Мария Плахова - К островам Индийского океана

Андрей Сергеевич приглашал нас принять участие в рейсе на Амазонку. Наладившаяся было «нормальная» жизнь опять шла кувырком. Предстоял путь из квартиры на одиннадцатом этаже московского дома, где еще не выветрился запах новогодней хвои, снова в океан с его циклонами и штормами.

Как-то, кажется накануне, я обронил фразу: «После нашего путешествия в Океанию прошло четыре года…» Меня поправили: прошло шесть лет. Шесть лет назад мы уже пересекали страну от Москвы до Владивостока навстречу восходящему солнцу. Теперь предстоял путь на запад — от Калининградского причала в Атлантику. Между этими отрезками времени лежало многое. Ушли из жизни друзья и попутчики прошлой экспедиции: оптимист Владимир Григорьевич Рыклин и всегда подвижный, энергичный Донат Владимирович Наумов — в память о них остались выполненные в рейсе портреты. Прошли выставки написанных в экспедиции картин. Неожиданно для нас самих родилась книга об Океании. И еще: было путешествие в Каракумы, где оказались мы, очевидно, по контрасту — из океана в песках.

Говорят, дороги бесконечны. Оканчиваясь, они дают начало новому пути, даже самый, длинный путь начинается с первого шага. Этот шаг в пустыню был сделан на Дальнем Востоке возле пейзажа, написанного на экваторе.

В 1979 году в Хабаровске впервые на территории СССР состоялся XIV Международный тихоокеанский конгресс. Была организована большая выставка. Самостоятельный раздел среди научных экспонатов составила наша живопись и графика — работы из цикла «Тихий океан — Берег Маклая».

Внимание посетителей привлекла картина «Перед наступлением тропической ночи»: еще догорает неистовый закат, но уже проступили зеленовато-холодные звезды. В центре неба непривычно перевернутый на спинку, рожками вверх, узкий серп. Океан потемнел, взбугрился, вобрав в себя тени и блеск заката, крошка-корабль уходит за горизонт.

— Вот я смотрю на вашу картину и вижу уходящую в глубину беспредельность, простор, необычность красок. Это вызывает у меня желание задать вопрос: не приходилось ли вам бывать в пустыне? Ведь между океаном воды и океаном песка много общего: для человека на корабле и для человека в песках то и другое не имеет границ.

— Я хотел бы показать вам настоящую пустыню, — говорит, посетив выставку, академик Александр Васильевич Сидоренко, президент конгресса, и добавляет: — Скоро я поеду в Туркмению. Можете брать этюдники и ехать вместе со мной. Устраивает вас мое предложение?

Предложение нас устраивало, но на всякий случай мы сказали, что надо подумать. Как-никак глаза еще были полны моря, а уши — плеска океанских волн. Подумав, мы отправились в Каракумы. Действительно, они были сходны: бессильные песчинки, кроткие капельки воды. Разрозненные, развеянные, превращались в ничто, воссоединяясь, становились грозной силой: мириады песчинок погребали города, капли, став океаном, смывали берега в пучину.

Мы работали на мертвых барханах и в живых саксауловых рощах, высаженных руками людей на бесплодных такырах. Бродили по развалинам древнего Мерва, писали в тени фисташковых лесов, на склонах Бадхызского заповедника, среди паутины пробитых архарами троп. Рисовали людей, что умеют из песка строить дома и выращивать сочные гроздья винограда там, где нога уходит в песок, с альбомами в руках прошли по рукотворной реке — каналу имени Ленина.

Четыре года самолеты и поезда доставляли нас из Европы в Азию, в Ашхабад, в Туркмению. Но работа была сделана, и жизнь стала входить в привычную колею.

Теперь все начиналось сначала.

На обратном пути из Института океанологии водитель «Жигулей» Плахова сосредоточенно молчит, дважды проскакивая светофор на красный свет. Где-то на полпути к дому, в районе Новодевичьего монастыря, она наконец совмещает переживания с правилами движения и открывает рот, чтобы сообщить мне о своих сомнениях и колебаниях, приводя доводы, из которых следует, что в силу ряда обстоятельств наша причастность к новому многомесячному рейсу в океан практически невозможна, более того, немыслима. Прежде чем свернуть к дому, она притормаживает и поворачивает ко мне лицо:

— Только уговор: помалкивай. Никому ни звука. Понял?

Теперь и у меня теснятся сомнения, всплывают неотложные, несовместимые с океаном дела.

— Так мы идем или не идем в рейс? — отваживаюсь спросить, когда она, газуя, проскакивает ворота.