Виталий Волович - На грани риска

Утром 4 марта все были на ногах. В 9.30, едва забрезжил рассвет, Мазурук вылетел, и мы молили всех богов, ответственных за погоду, о ниспослании нам милости.

За полчаса до прилета я с Курко тоже отправились на аэродром, где многие дежурили с самого утра. Комаров носился по полосе, заставляя там подровнять, там подсыпать. Лишь только раздалось долгожданное "летит!", Гудкович запалил дымовую шашку, и густой черный дым, завиваясь в кольца, пополз через торосы. Мазурук пронесся над куполами палаток, а мы прыгали от радости, подбрасывая кверху шапки.

Мастерски посадив самолет, Илья Павлович покатил до конца аэродрома и, развернувшись, зарулил на стоянку, где маячила фигура Комарова с красными флажками в руках. Один за другим члены экипажа высыпали на лед, и мы побежали навстречу. Мы тискали друг друга в объятиях, целовались, что-то пытались рассказывать, перебивая друг друга. Нам пихали в руки какие-то свертки, яблоки, еще теплые булки, хлопали по спине, не зная, как выразить обуревавшие их теплые чувства. Но пришлось поторапливаться: вокруг лагеря много разводьев и свежих торошений. В общем, ледовая обстановка оказалась весьма неблагоприятной, и Мазурук не хотел задерживаться.

– Не журитесь, - повторял он успокаивающе, - скоро опять прилечу, тогда и лагерь осмотрю, и докторский обед попробую, а сейчас не стоит рисковать.

Закрутились винты. Мазурук, открыв остекление кабины, приветственно помахал рукой. Самолет разбежался и, проскочив над самыми торосами, ушел в небо, оставив на льдине одиннадцать радостно бьющихся сердец, гору писем, журналов, две свиные туши, мешок свежего лука, два десятка нельм, четыре бутылки шампанского и свежие булочки - личный презент экипажа. Но бочка меду редко бывает без ложки дегтя. Комаров, разряжая ракетницу, не удержал курок и выпалил прямо себе в руку. К счастью, толстый мех рукавицы спас его от серьезных неприятностей. Комаров отделался легким испугом, синяком во всю ладонь и небольшим ожогом, а я обзавелся новым пациентом.

8 марта

"Сегодняшнее восьмое марта, - сказал Миляев, - это самый шумный женский день в моей жизни". Метрах в ста от палатки с громким треском лопнула льдина и разошлась метров на десять. Но то ли яркое солнце, то ли весеннее настроение, то ли прилив бодрости, вызванный прилетом Мазурука, то ли привычка, но это событие не вызвало никаких эмоций, кроме шуток.

Однако жизнь в нашей палатке-камбузе становится просто невыносимой. От непрерывно парящих кастрюль, подтекающих газовых редукторов и кухонного чада в палатке нечем дышать, и приходится время от времени выскакивать на улицу поглотать свежего воздуха. Я-то, в общем, уже адаптировался к подобной обстановке, но каково Сомову и Яковлеву? Они молча переносят муки, выпавшие на их долю, а глядя на них, помалкивает и Дмитриев.

9 марта

К северу от лагеря, метрах в семидесяти пяти, ночью образовалось разводье, а на северо-востоке опять загудело. Лед перешел в наступление. Грохот то нарастает, то, чуть утихнув, возобновляется с новой силой.

Мгновенно растут гряды торосов. И невольно задумываешься: а не придется ли снова удирать? Стих ветер. Температура повысилась до минус 25o. Небо очистилось от туч, и мы почувствовали настоящую весну, несмотря на тревоги, вызванные новой подвижкой полей.

10 марта

Чтобы окончательно не угореть, я поднимаю откидную дверь, и в палатку вместе с клубами холодного пара врывается солнечный луч. Он заливает ярким светом койки, развешанные куртки и унты, пробирается по лохматым отсыревшим шкурам, в самые затаенные уголки и вдруг вспыхивает в стеклах заветных бутылок с шампанским.

Непрерывные подвижки очень беспокоят Сомова. Пользуясь хорошей погодой, он распорядился разведать ледовую обстановку вокруг лагеря. Разведчики наши вернулись вконец расстроенными. Старый наш аэродром перемолот до неузнаваемости, а новый, на который садился Мазурук, сломан и частично унесен неведомо куда.

В общем, сказка про белого бычка. Опять со всех сторон торосит. Потрескивает лед под ногами. Даже всезнающий, всеведущий Яковлев не может дать гарантию, что лед не разверзнется под палаткой.

После некоторого перерыва, вызванного февральскими событиями, мы вновь тщательно соблюдаем правила гигиены: моемся, чистимся, бреемся. Даже бородачи, к которым с некоторых пор принадлежу и я, стали тщательно подстригать свои бороды. Но вид у нас все-таки очень неважный. Из протертых местами брюк торчат клочки меха, швы на куртках расползлись, унты стерлись до ранта, свитеры почернели от копоти, растянулись и посеклись. О моем костюме и говорить нечего. Он так просалился и прокоптился, что стал водонепроницаемым. Миляев утверждает, что мне не страшно никакое разводье, ибо я просто не могу в своем костюме утонуть.