Эрик Ньюби - Штурм Мир Самира

Сильно мешало яркое освещение. Несмотря на темные очки, было такое ощущение, словно водитель встречной машины забыл выключить дальний свет. Хотелось пить, кругом заманчиво журчали ручейки. Трудно было устоять против соблазна сделать хотя бы один глоток; только состояние наших кишечников помогло нам преодолеть искушение.

В верхней части ледник был круче, а снег глубже. Я стал рубить ступени – сперва излишне большие, потом, по мере того как приноровился, все меньше и меньше. Грозная стека надвинулась вплотную, однако вдоль верхней кромки ледника, отделяя нас от скалы, тянулось нечто вроде противотанкового рва.

– Бергшрунд, – произнес Хью.

– Это еще что такое?

– Такая трещина в леднике. Она неглубокая, всего полтора метра.

– Откуда ты знаешь? – не удержался я, хотя место было не самое подходящее для длительных разговоров.

– В тот раз, когда мы были здесь с Дрезеном, я поскользнулся на спуске и упал в нее.

– Ты шел на кошках?

– Нет. Шагай дальше.

Я продолжал идти, потрясенный до глубины души. Тут и с кошками-то еле ползешь! Правда, у нас подошвы «вибрам», а с триконями проще… но ведь Хью и в 1952 году шел без триконей!

Выше, выше… к одному из ребер. На его теневом склоне висели, грозя проткнуть нас, длинные сосульки. Здесь бергшрунд сходил на нет, мы перешагнули его и начали траверсировать участок твердого блестящего фирна. Заглянуть в трещину не представлялось возможности, но сверху мне казалось, что до дна не меньше пятидесяти метров.

Траверс крутого склона был намного труднее, чем лобовой подъем до трещины. Для новичка кошки – в одно и то же время спасение и несчастье. Я поминутно цеплялся за собственные штанины. На одном участке нам пришлось страховать друг друга и идти по всем правилам, как учил доктор Ричардсон.

Около половины одиннадцатого мы одолели несколько метров легкой скалы и, наконец, очутились на гребне. Восхождение длилось всего два часа, но на такой высоте этого оказалось вполне достаточно для альпинистов нашей квалификации.

Ширина гребня достигала здесь четырех с половиной метров. На восток он обрывался отвесной шестидесятиметровой стенкой к верхней кромке ледника, который очень напоминал пройденный нами, но был намного больше. Огромное белое поле простиралось в восточном направлении. Справа над ним возвышались почти на километр крутые северные склоны восточного отрога: неприятные снежники, сильно смахивающие на те, что на фотографиях в нашем справочнике были названы «лавиноопасными», черные бараньи лбы и пониже – бергшрунд, который выглядел отсюда довольно-таки глубоким.

– Что если спуститься на ледник по веревкам? – спросил Хью.

– Но ведь потом надо подниматься обратно?

– Да, это было бы сложно, – признал он.

Вершина была где-то вверху, скрытая северо-западным отрогом. Стена, на которую мы взобрались, упиралась в этот отрог. Первый взлет представлял собой совершенно гладкую неодолимую стенку. Вдоль нашего гребня выстроились десятиметровые «жандармы»; мы сидели между двумя из них.

Вдалеке за восточным ледником и лабиринтом невысоких гор вздымались к небу снежные вершины. Одна напоминала правильный конус.

– Высота «5953». Туда мы пойдем после Мир Самира, если останется время.

Кругом все было таких исполинских размеров, что я чувствовал себя пигмеем.

– Так я и думал, – продолжал Хью, глядя на отрог. – В тот раз мы с Дрезеном пришли к тому же выводу: это нам не под силу.

Я с трудом подавил жгучее желание спросить Хью, стоило ли забираться так далеко, чтобы удостовериться в том, что он и без того знал. Однако место было не подходящим для иронии, к тому же вид великолепный.

– Хотелось бы посмотреть его южные склоны, – Хью показал на восточный гребень. – Если отсюда не получится, можно попытаться с той стороны. Там меньше снега.

– Зато больше скал.

– Туда всего три дня хода. А нам все равно по пути.

Началось отступление. Я шел последним. Облегчение, которое я испытал, узнав, что мы не пойдем дальше, а также уверенность, что бергшрунд не глубже полутора метров, породили беззаботное настроение, которое физиологи называют «эйфорией» (Бурное возбуждение в горах, нередко сменяется упадком сил); состояние, отнюдь не совместимое с ответственностью предстоящего спуска. Здесь резвиться не полагалось. Снег был твердый, как лед, а из нас никто не знал, как зарубиться ледорубом, если сорвешься.