Жюль Верн: Дорога во Францию

Затем злополучный юноша получал двести ливров, которые тут же уходили на выпивку, укладывал свою котомку и отправлялся умирать за отечество.

Такой образ действий мне был совсем не по нраву: мне хотелось служить, но не продавать себя, – в чем, думаю, согласится со мной всякий уважающий себя человек.

Так вот, в те времена офицер, получивший отпуск, обязан был по закону, при возвращении в полк привезти одного или двух новобранцев; обязательство это распространялось и на унтер-офицеров; стоимость же вербовки колебалась тогда между двадцатью и двадцатью пятью ливрами.

Все это было мне известно, и у меня явился проект, ввиду которого я, когда отпуск графа де Линуа подходил к концу, смело попросил капитана взять меня в рекруты.

– Тебя? – удивился он.

– Да, ваше сиятельство.

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– И ты хочешь быть солдатом?

– Да, если вашему сиятельству угодно.

– Нужно, чтобы не мне, а тебе было угодно. Ты серьезно желаешь этого?

– Совершенно серьезно.

– Тебя прельщают двадцать ливров?

– Нет, меня прельщает желание послужить родине, а так как мне было бы стыдно продавать себя, я не возьму ваших двадцати ливров.

– Как тебя зовут?

– Наталис Дельпьер.

– Прекрасно, Наталис, ты мне нравишься.

– Очень счастлив, капитан.

– И если только ты согласен следовать за мной, то пойдешь далеко!

– Хоть на край света!

– Предупреждаю тебя, что я покидаю полк для морского перехода. Море не страшит тебя?

– Ничуть.

– Хорошо! Ты переплывешь его. Знаешь ли ты, что там воюют с целью прогнать англичан из Америки?

– Что такое Америка?

Я в самом деле никогда не слышал о ней.

– Есть такая страна у черта на куличках, – отвечал капитан. – Не буду тебе много о ней толковать, скажу только, что это страна, воюющая за свою независимость. Уже два года, как генерал Лафайет заставляет там говорить о себе, и в прошлом году король Людовик Шестнадцатый обещал помочь американцам своими войсками. Граф Рошамбо и адмирал Грасс уезжают туда с шестью тысячами человек. Я намереваюсь отправиться с ними в Новый Свет, и, если ты согласен сопровождать меня, мы поедем вместе освобождать Америку.

– Едем освобождать Америку!

Вот каким образом я, будучи зачислен в экспедиционный корпус графа Рошамбо, в 1780 году высадился в Ньюпорте.

Три года я пробыл вдали от Франции; видел генерала Вашингтона – гиганта ростом в 5 футов 11 дюймов, с большими руками, большими ногами, в голубом мундире с лосиными отворотами и черной кокардой на фуражке; видел моряка Поля Джонса на его корабле «Боном Ришар», видел генерала Антони Вайна, прозванного бешеным; участвовал в нескольких схватках (не без того, чтобы перед первым выстрелом не осенить себя крестным знамением); был в бою при Йорктауне, в Виргинии, где жестоко побитый лорд Корнваллис сдался Вашингтону. Во Францию я вернулся в 1783 году, не быв ни разу ранен, вернулся простым рядовым, как и прежде.

Что вы хотите, я не умел читать!..

Граф де Линуа, возвратившийся вместе с нами, хотел зачислить меня в Ла-Ферский полк, где думал продолжать службу, но меня потянуло служить в кавалерии. Я инстинктивно любил лошадей, а чтобы дождаться производства в конные офицеры, мне нужно было бы пройти такую массу чинов!

Конечно, пехотная форма всем к лицу и очень красива со своей пудреной косичкой, голубиными крыльями и белой крестообразной амуницией; но, что вы хотите – лошадь еще более соблазнительная штука, и я, по зрелом размышлении, открыл в себе призвание быть кавалеристом.

Итак, я, отблагодарив графа де Линуа, рекомендовавшего меня своему другу, полковнику де Лостанжу, поступил в Королевский Пикардийский полк.

Я люблю этот великолепный полк, и потому да простят мне, если я буду говорить о нем с нежностью, которая может даже показаться смешной. Я сделал в нем почти всю свою карьеру, уважаемый начальниками, которые никогда не лишали меня своего покровительства и подталкивали вперед по службе.

Впрочем, через несколько лет, в 1792 году, Ла-Ферскому полку суждено было сыграть такую странную роль по поводу его сношений с австрийским генералом Болье, что мне не приходится жалеть о моем выходе из этого полка. Я больше о нем говорить не буду.

Вернемся к Королевскому Пикардийскому полку. Лучше него ничего быть не может. Он стал моей семьей, и я оставался верен ему до того момента, когда он был распущен. Там счастливо жилось. Я насвистывал все сигналы, – у меня всегда была дурная привычка насвистывать, но мне прощали и смотрели на это сквозь пальцы.