Юрий Давыдов - Иди полным ветром

прочел Матюшкин. И увидел под стихами: «Лорд Байрон».

На другой день Федор взял место в дилижансе и распрощался с матушкой.

Условным знаком был дымный столп над Петергофом, и сигнальщик закричал громко и испуганно, как всегда кричали сигнальщики перед царскими смотрами:

– На адмиральском к вантам становятся!

И командир брига лейтенант Матюшкин тоже закричал громко и испуганно:

– Мар-совые к вантам!

Матросский строй рассыпался. Все было как надо, но Федор почувствовал недовольство – недовольство собой за этот испуг.

Он навел трубу на петергофский берег. Пароход шел оттуда, раздувая белые водяные усы. Впереди и вокруг был малахит залива, над заливом было ясное небо.

Федор посмотрел на флагманский корабль. В линзе мелькнул флаг начальника отряда: красный прямоугольник и белый квадратик в правом верхнем углу, перечеркнутый синим крестиком. Матюшкин чуть опустил трубу и увидел палубу флагманского фрегата: там уже взбегали на ванты.

– Пошел по реям! – крикнул в рупор Матюшкин.

Пароход приближался, кренясь на левый борт, и влево же развертывалось, вздрагивая на ветру, большое полотнище царского штандарта – черный двуглавый орел на желтом поле.

На флагманском ударил салют. После третьего залпа к орудиям фрегата присоединились пушки всей эскадры. Тяжелый гул покатился над заливом.

На сухопутных парадах царь верхом объезжал полки, на морских парадах обходил фрегаты и бриги на пароходе. Поравнявшись с каждым, государь здоровался с экипажем, а в ответ громом: «Здравия желаем…»

Царский пароход подошел к бригу Матюшкина. Офицеры взяли под козырек. Матросы замерли. Пароход, застопорив ход, медленно и плавно протягивался вдоль борта брига. Николай стоял впереди свиты. Он показался Федору огромным. Глаза их на миг встретились. У Николая был взгляд цезаря: безотчетно суровый, цепенящий. И Федор почувствовал, как что-то в нем подло дрогнуло.

Матросы и офицеры на палубе семь раз прокричали «ура».

– Здорово, ребята! – громко, по-армейски молодцевато и хрипло сказал Николай.

– Здравия желаем, ваше императорское величество! – отрубили на бриге и опять закричали «ура».

Пароход пошел дальше. Матюшкин сделал знак вахтенному, тот скомандовал:

– С рей долой!

Несколько минут спустя над царским кораблем взвился цветной набор флагов, значение которого знали все, не заглядывая в сигнальную книгу: «Государь император изъявляет особенное монаршее благоволение за порядок и устройство флота, жалует команде по рублю, по чарке вина и фунту мяса». И тотчас на всех кораблях, у всех офицеров и рядовых один вздох, одна мысль: «Уф, гора с плеч! Слава те, господи, пронесло…»

Федор скрылся в каюте. На сердце у него было нехорошо. Он не мог простить себе той подлой дрожи, которая, как озноб, проникла в душу, когда он встретил взгляд Николая. Он лег на койку, закурил сигару, но табак показался кислым. Он бросил сигару и закрыл глаза.

Вошел вестовой:

– Капитанов требуют к адмиралу, ваше благородь!

На палубе флагманского корабля встретился Федору старший офицер лейтенант Стогов. Они поздоровались.

– Как думаешь, зачем? – на ходу спросил Эразм.

Матюшкин хмуро дернул плечом.

– А я думаю, за тем… – значительно улыбаясь, сказал Стогов, – за тем за самым!

Контр-адмирал Петр Иванович Рикорд кивком отвечал на поклоны капитанов. В отворенное кормовое окно тянул ветер, и седые редкие волосы на макушке и висках адмирала шевелились, придавая ему домашний, совсем не начальственный вид. Но вот он поднялся (и все капитаны поднялись тоже), вздел очки, голубые глаза его потемнели.

– Господа, – торжественно и строго произнес адмирал, – я призвал вас для того, чтобы объявить высочайшую волю.

За окном коротко и резко крикнула чайка…

Итак, свершилось. Эскадра отправлялась в Средиземное море, к берегам Греции.

Уже семь лет эллины бились за свободу. На знамени повстанцев была птица Феникс, символ жизни, возрождающейся из пепла, и символ самой Греции, поднявшейся на своего владыку – султанскую Турцию.

Семь лет. Годы громких побед и жестоких поражений. Годы лихих вылазок, стремительных набегов вооруженных пастухов и рыбаков, виноградарей и бродяг. После веков бесславия – годы славы.