Юрий Давыдов: Белый всадник

Хартум… А путь на родину еще так далек. И Левушки не было рядом. Свидятся ль когда-нибудь? Если выживет Егор Петрович, то свидятся в Петербурге. Но ведь и Левушка не из железа кованный.

В низенькой каюте было сумеречно. Слышались всплески, шум дождя, шлепанье босых ног. На барку грузили провизию.

– Терентьич, – позвал Егор Петрович. – Ты как?

– Слава богу, – тихо отвечал Бородин из угла каюты.

Ковалевский печально улыбнулся: «Помирать будет, не признается». Егор Петрович отлично знал: штейгера тоже скрутила лихорадка. И не помогал Терентьичу ром с табаком, совсем не помогал.

– Нам бы, ваше высокородие, только бы до дому добраться.

– Я загадал, Терентьич: если нынче уйдем из Хартума, будет хорошо.

– На все воля божья, – вздохнул Бородин. Помолчал и сказал: – Дозвольте Илюшку кликнуть.

– На что он тебе?

– Спросить, скоро ль с погрузкой кончит?

Илья Фомин нетерпеливо присматривал за работой матросов. Ему нужно было отлучиться, но он не решался оставить барку и вот бегал по палубе, покрикивал, пособлял, а сам все посматривал на берег.

Нет, Илюшка Фомин не позабыл про свой сговор с тем высохшим попом. Не-ет, не позабыл. Отдаст он ему карту. Пусть берет. Ух и пофартило, вовек не снилось! И заживешь ты, Илюшка, в славном городе Златоусте, заживешь кум королю, сват министру.

Илья услышал голос Терентьича и поспешил в каюту. На вопрос дяди Ивана отвечал, что с погрузкой вот-вот будет покончено, а после побежит он на торжище приобресть что-нибудь из съестного отдельно для его высокородия.

– Возьми денег, – сонно сказал Ковалевский. – Аптекаря найди. Медикаменты…

– Чего? – не понял Фомин.

– Лекарства спроси, – вяло пробормотал Ковалевский, протягивая ключ от сундука.

Сундук стоял в головах у Егора Петровича. Илья щелкнул замком, приподнял крышку. Справа были бумаги Егора Петровича, стопка маленьких записных книжечек, кожаный футляр с картами. Рядом – инструменты чертежные, термометры и барометр, секстан и компасы, а вот и деньги.

– Да ты фонарь засвети, – глухо сказал Бородин из дальнего угла сумеречной каюты.

– Ничего… ничего, – бормотал Фомин, шаря в сундуке. – Я так… так…

Ковалевский застонал от пронзительных болей, скрипнул зубами, отвернулся к стене.

– Ключ, ваше высокородь, куда ключ-то? – спросил Фомин.

– Под… подушку, – процедил Ковалевский не поворачиваясь.

Илья вышел из каюты, притворил дверь.

В полдень барка была изготовлена к дальнейшему плаванию, и Фомин, не мешкая, сбежал на берег.

Дождь перестал, сквозь тучи глухо светило солнце, было парко, как на банном полке. Сердце у Илюшки колотилось, под ложечкой екало. Карта с отметками местонахождения золота лежала у него на груди, под рубахой, сложенная вчетверо, и Фомин чувствовал, как толстая шершавая бумага щекочет тело. Он шел быстро, не оглядываясь, думая только о том, как бы поскорее обделать все, после сбегать на торжище и к аптекарю да и воротиться на барку, чтобы тут же отшвартоваться.

Едва Фомин переступил порог дома, где жили миссионеры, как ему попался Никола Уливи. Фомин сказал:

– Мне Риллу надоть.

Уливи затряс головой, указал на двери, пропустил Илюшку вперед, сам пошел позади.

Падре Рилло пребывал в странном состоянии: сознание то прояснялось, будто вспыхивал в душе какой-то яркий светоч, то опять меркло, заволакивалось гудящей мглою. Падре чудилось, что он в одно время и погружается в теплую ванну, и всплывает, но совсем всплыть не может и опять погружается, и хотелось ему лишь одного – либо уж всплыть, либо уж вовсе погрузиться. И вдруг Рилло явственно услышал голос Уливи:

– Падре, он здесь.

Падре собрал остаток сил. Фомин стоял в двух шагах от постели. Рилло молвил:

– Приблизься, сын мой.

Он говорил по-французски. Фомин попятился: «Этот совсем не тот». Но это был «тот», хоть и донельзя измененный болезнью. Рилло не мог припомнить русские слова. Пот проступил на его шишковатом лбу. Он пошевелил пальцами, развел ладонями, стараясь объяснить: карту, давай карту. Наконец память подсказала нужные слова.

– Ты исполнил обещанное, сын мой?

Фомина бросило в жар, он кивнул, сглатывая слюну, и молвил нетвердо:

– Пусть господин-то выйдет, а?

Падре мигнул Уливи, тот ушел.

– Скорее. – Рилло чувствовал, что еще немного, он потеряет сознание, и пролепетал, запинаясь: – Давай.

Илюшка поддернул штаны.

– А наградные-то, ваша милость?

– Покажи, – недоверчиво сказал Рилло.