Юрий Давыдов - Доктор Елисеев

Десять дней длилось последнее плавание доктора Елисеева Красным морем. Разлегшись на широкой низкой корме, он глядел, восхищаясь и млея, на рифы и отмели.

Казалось, не волны, а солнечные лучи, трепеща и тая, колеблют стебли морских лилий, голубые нереиды и пышные трубчатники. Казалось, не телесное усилие, а солнечные лучи колышут плавники тунцов с фиолетовыми полосками на спинке и плавники красных крылаток, развевают длинные хвосты скатов-тритонов и шевелят бахрому разноцветных медуз.

Солнце, луна, звезды, воздух, свечение моря создавали феерию, порой сочную и резкую, порой мягкую и теплую, будто все, как говорят живописцы, было слегка протерто умброю.

Триполи наплывал медленно. Дважды Средиземное море выносило Елисеева на берег Африки. Оба раза в Александрию. Александрия была «печкой», откуда он начинал свои африканские пути-дороги. В феврале 1885 года Средиземное море в третий раз несло Елисеева в Африку.

После плавания на баркасе Юнуса Александр Васильевич вернулся в Россию. Прожив в Петербурге несколько месяцев и отчитавшись перед Географическим обществом, затем вновь посетив Малую Азию, он надумал совершить путешествие по Северной Африке.

Елисеев знал: двое ученых, тоже члены Русского географического общества, Чихачев и Эйхвальд, уже там побывали. Обстоятельство это ничуть не смутило неугомонного Елисеева. Ну, и что из того, размышлял Александр Васильевич, Эйхвальд с Чихачевым изучали природу, я же потружусь как антрополог.

И вот в феврале 1885 года он глядел с пароходной палубы на город Триполи.

Пароходик двигался «самым малым». Лоцман-мальтиец лениво перекатывал на губе сигарку, но глаза его, черные и блестящие, как кусочки антрацита, были зоркими: подходы к Триполи загромождали рифы.

На палубе томились пассажиры, самые нетерпеливые пассажиры в мире – итальянцы и греки. Один из них, греческий торговец – длинноусый, в феске, – дергал Елисеева за рукав и радостно вскрикивал:

– Видите? – Он тыкал пальцем в сторону западной оконечности города. – Это караван-сарай.

Елисеев приникал к биноклю.

– Видите? – снова радостно вскрикивал грек, ничуть не интересуясь, разглядел ли молодой человек караван-сарай. – Это Мальтийский квартал.

Елисеев кивал. Он уже не старался отыскать Мальтийский квартал. Он только всматривался в снежные глыбы городских строений, в купола и башни Триполи.

– Ай хорошо! – ликовал грек. – Послушай, – кричал он лоцману, – наддай ходу!

Лоцман не отвечал.

Пароходик по-прежнему шел «самым малым».

Грек дергал Елисеева за рукав.

Кочевая жизнь научает легко сходиться с людьми. Кого только не перевидал в свои двадцать шесть лет Елисеев! Вздумай он перечесть знакомцев, наверняка сбился бы. Финские рыбаки и охотники Чардынского края в Приуралье; удальцы белозерцы и шведские великаны-лесорубы; владельцы вертких ел, норвежских суденышек, пропахшие насквозь сельдью; отшельники с островков Онежской губы; арабы – погонщики верблюдов; черкесы-переселенцы, встреченные им в горах Сирии; садоводы-евреи в старинном палестинском городке Сафед, многие из которых были выходцами из России… И вот теперь на пароходике – этот грек, негодующий на лоцмана и ликующий так, будто в Триполи ждет его что-то необыкновенное, а не привычные коммерческие сделки.

Никриади мараковал по-русски. Он привязался с расспросами об Одессе. Ему надо было знать, играет или не играет ныне оркестр Форхати на приморском бульваре, держит ли кривой Алексис ресторацию близ порта или передал дело зятю, цветет ли торговый дом братьев Мавромихали или прогорел… Елисеев в Одессе бывал мимоездом: вполне угодить Никриади он не мог. Но грек и не дожидался ответов, сыпал вопросы, вопросы – ему хотелось поболтать.

Наговорившись, грек окончательно проникся к Елисееву симпатией и обещался помочь «на этом Варварийском берегу».

Едва пароходик застопорил машину, его облепили баркасы и лодки, Никриади потащил Елисеева к трапу, приказав какому-то матросику снести багаж. В мгновение ока грек нанял полуголого лодочника с красной тряпкой на курчавой голове. Лодочник плюнул на ладони и налег на весла.

С пристани Никриади с той же стремительностью увлек Елисеева в улицы и через четверть часа представил доктора как своего закадычного приятеля из России другому греку – разумеется, длинноусому, разумеется, в феске, – владельцу кофейни, в которой имелось несколько комнат для приезжих.