Юрий Иванов - Золотая корифена

— А как будем спать? — ворчит Стась. Облитые соляркой, соломенные матрацы прыгают рядом на волнах. Скачков подносит к ним тлеющий факел, и солома вспыхивает ярким пламенем. Матрацы были очень хорошо просушены днем. Пламя с гудением вгрызлось в их нутро и подскочило к черному, низкому небу. Длинные красные искры, подхваченные ночным ветром, несутся над водой и падают в нее вдалеке от лодки и костра. Но недолго полыхает костер из наших матрацев, пламя сникает, хиреет: вода уже напитала нижние слои соломы. Снова становится темно.

Пошел ливень. Шумный и веселый, он впрыгивает в нашу лодку тысячами холодных струй, смывает сажу с ее бортов, с наших лиц и рук. Безропотно, как автоматы, мокрые и дрожащие от холода, выплескиваем воду за борт. Когда ливень умчался дальше, мы втроем, прижавшись друг к другу, забиваемся под брезент. Валентин остается дежурить. Под утро меня будит Корин:

— Вставай. Твоя вахта. Вот сигнальный факел, вот спички. Если увидишь огни — зажигай.

Холодно. Сырая рубаха липнет к телу. В одеяло бы запутаться, но одеяла нет: сожгли. Под брезентом крутится, кашляет Скачков. Наверно, простыл наш Петька. Пытаясь разогреться, я машу руками, приседаю. Но нет. Все так же холодно… черт, Африка называется. Ветер ровно дует в корму. Чтобы лодка не болталась, а шла ровно. Скачков соорудил еще с вечера плавучий якорь — с кормы опущен в воду канат с двумя пенопластовыми буйками. Обхватив себя руками и отбивая голыми ступнями чечетку, я кручу головой, оглядываю горизонт. Нет, ничего не видно. Ни огонька, ни корабельного силуэта. Плохо наше дело. Сейчас мы находимся вдалеке от судоходных линий. Кругом настоящая водная пустыня. Где-то «Марлин»? Ищет. Но попробуй-ка найди. Видимость ни к черту: горизонт, стиснутый тучами и полосами ливней, близок. Две-три мили просматривается, не больше. Дело дрянь. Только бы на берегу ничего не узнали. Конечно, на берег начальству уже ушла радиограмма о случившемся. Но лишь бы слухи не распространились по институту… лишь бы не позвонили домой. Я перестаю подпрыгивать, сажусь на банку. Зажмурив глаза, представляю себе: наш дом, наша комната, вечер… Наташа сидит за столом, читает. На стене календарь. Вечером она зачеркивает каждый прошедший день. Там уже очень много крестиков. Поздно. Она смотрит на часы, вздыхает и берет карандаш: еще один день прошел. Еще один день… Вдруг звонок. Она снимает трубку телефона, слушает, карандаш падает на стол. Прошедший день остается не зачеркнутым. Нет, она ничего не должна знать. Ничего… Я вскакиваю. Всматриваюсь в горизонт… Нет, нет, конечно же, ну какому дураку взбредет в голову позвонить домой? Она ничего не должна знать. Я сам ей обо всем расскажу. Когда вернусь. Сам. И никто другой…

Светлеет. Тучи неохотно расползаются, между ними яркими полыньями розовеет небо. Чуть потеплело. А может, просто рубашка просохла на ветерке. Нет, потеплело. Солнца еще не видно, но уже ощущается его горячее дыхание.

Прилетели две птицы олуши. Живут в океане такие птицы из отряда альбатросов. Обе ослепительно белые, с черными концами крыльев. Прилетели, покружились над «Корифеной», попытались сесть на пенопластовый буек, но не получилось. Их перепончатые лапы все время соскальзывали с буйка, и птицы с сердитыми криками падали в воду. Обидевшись, они улетели прочь. Наверно, искать косяки сардины или анчоуса. Нам часто приходилось видеть, как они ловят рыб — прямо с высоты пикируют Б воду. Почти без всплеска вонзаются птицы в волны и хватают зазевавшуюся рыбку. А потом долго сидят на воде, поправляя массивными, желтыми клювами перья на груди и крыльях.

Вот и акула. Вдоль самого борта проскользнула ее темная длинная тень. Эта, пожалуй, побольше, чем та, что преследовала нас вчера. Акулы очень терпеливы и настойчивы. Они неделями сопровождают суда, подбирая из воды все, что падает с судна: остатки еды, бумаги, тряпки. В середине рейса с кормы сдуло ветром Венино полотенце. А спустя трое суток я обнаружил его в животе пойманной акулы. Веня постирал его, потому что боцман отказался выдать новое, мотивируя, что Венька, мол, разбазаривает казенное имущество. И Веня до сих пор утирается злополучным полотенцем, от которого, как его ни стирай, исходит кисловатый акулий запах.

Акула. Уже проснулась. Рыщет. Или вообще не спала? Плыла за нами в темноте? Все что-то ждет. Проплыв вдоль лодки, акула разворачивается и опять подходит к «Корифене» с кормы.

Время, Сколько там? Пора будить Скачкова. Его вахта.