Александр Елисеев: Мусульманские паломники

— Рабэна-шаликъ-я-эффенди (Господь да сохранитъ тебя) — закричалъ, кивая головою и прикладывая руку къ груди, старый шейхъ, когда его хеджинъ двинулся.

— Аллахъ-маакумъ (Богъ съ тобою)! — отвѣчалъ я. — Миръ твоей душѣ во вѣки! — Ювз, Рашидъ и Ахмедъ произнесли длинныя прощальныя рѣчи, на которыя, уже сидѣвшіе на верблюдахъ, хаджи отвѣчали тоже длинными привѣтствіями и пожеланіями.

— Да сохранитъ тебя Господь и да умножитъ твое счастье Аллахъ! — крикнулъ еще разъ Абдъ-Алла, оборачиваясь ко мнѣ и кивая головою.

Затѣмъ старикъ поднялъ правую руку къ небу, и что-то зашептали его, оттѣненныя шелковистыми усами и бородою, уста. Абдъ-Алла, вѣроятно, молился на меня и призывалъ благословеніе пророка на мою голову.

Наконецъ, караванъ хаджей тронулся. Букчіевъ простился со мною по-русски; другіе паломники сыпали на меня цѣлый градъ прощальныхъ привѣтствій и пожеланій всего лучшаго. Имя Аллаха и его великаго пророка слышалось въ каждой ихъ фразѣ, каждомъ привѣтѣ, чуть не въ каждомъ словѣ.

Караванъ пошелъ рысцей. Хаджи быстро удалялись, оставивъ одного изъ своихъ товарищей спать вѣчнымъ сномъ въ горячемъ пескѣ пустыни, какъ искупительную жертву за свое паломничество. Сегодня или завтра они погребутъ еще двухъ своихъ сотоварищей, уже не принадлежащихъ жизни, въ той же пустынѣ, а сами пойдутъ все также бодро впередъ и впередъ, не страшась ни трудовъ, ни лишеній, ни даже смерти. Да и чего имъ теперь страшиться? Они вѣдь хаджи — люди божіи, присные пророку…

Мы остались опять одни въ пустынѣ. Солнце уже выходило изъ-за горизонта, и пустыня засверкала огнемъ, пурпуромъ и лазурью… Пора и намъ въ походъ.

Мы испили въ послѣдній разъ изъ горнаго потока его журчащей прохладной воды и сѣли на своихъ добрыхъ хеджиновъ. Юза схватилъ моего верблюда на поводъ и повелъ его впередъ.

Я оглянулся въ послѣдній разъ на привѣтливый уголокъ, пріютившій насъ въ пустынѣ, и мы тронулись…

Передъ нами, залитый солнцемъ, стоялъ свѣжій, вчера насыпанный надъ трупомъ Хафиза, холмикъ. Мои проводники зашептали молитвы. Между тѣмъ, день разгорался все сильнѣе и сильнѣе. Горизонтъ блисталъ золотомъ и огнемъ, а огромный шатеръ неба — дивною лазурью. Въ поднебесьѣ высоко кружились какія-то черныя птицы. То, вѣроятно, коршуны-стервятники пустыни уже почуяли своимъ чуткимъ носомъ добычу, и ихъ зоркій главъ уже разсмотрѣлъ, вѣроятно, и небольшой холмъ, возвышавшійся надъ могилою Хафиза. Они слетаются на свой пиръ, который увидитъ одна пустыня, да солнце, да голубое небо…

Все шибче и шибче шагали наши верблюды, какъ бы стараясь унести насъ подальше отъ одинокой могилы, которая уже затерялась на желтоватомъ фонѣ пустыни… Скорѣе впередъ и впередъ… Но нашъ путь еще далекъ… Передъ нами пока широкая даль — пустыня, черезъ которую насъ мчатъ быстро «корабли» песчанаго моря. Тамъ, на сѣверѣ, за тою цѣпью горъ, что потянулась въ востоку, въ Петрѣ и Моавіи, и вокругъ Мертваго моря, лежитъ та страна, куда правитъ путь нашъ маленькій караванъ. Та страна была когда-то названа обѣтованною и тогда она текла медомъ и млекомъ — а теперь и тамъ одна голая пустыня да холмы, за которыми прячется Іерусалимъ…

А. Елисѣевъ.