Игорь Фесуненко - Пост Леонардо

Вдруг они неожиданно разорвали эту тишину оглушительным криком, фанатичным визгом и шумом. Не было сомнения, что это были трумаи, потому что они беспрестанно кричали это слово, как если бы в эти минуты решалась их судьба. Они били кулаками в грудь, вращали туловища свои так сильно и быстро, что, казалось, невозможно делать более быстрые движения...»

Далее в дневнике Штейнена говорилось, что он и его спутники тоже принялись кричать, махать руками. Эта какофония продолжалась до тех пор, пока Штейнен не вспомнил вдруг два слова на языке трумаи, выученные в соседнем племени: «апири» — друг и «мейжу» — хлеб. Он закричал их громко, повторяя несколько раз подряд, и индейцы замолкли, пораженные тем, что караиба знает эти слова. Потом они решились приблизиться к чужеземцам, недоверчиво и боязливо оглядели белых. Начался сумбурный диалог, в котором никто ничего не понимал. Так продолжалось до тех нор, пока один из трумаи, рассматривая ружья, не нажал случайно на спусковой крючок. Раздался выстрел. Первый выстрел в этих местах. Он поверг индейцев в неописуемый ужас. Оцепенев на мгновение, они затем с потрясающей быстротой бросились в воду, спасаясь от этого непонятного грома, разверзшего небеса.

Так встретились с белыми трумаи — это удивительное, загадочное племя, говорящее на каком-то особом языке, совершенно отличном от всех известных науке индейских языков Южной Америки. Они появились в Шингу последними из населяющих ныне этот район племен. Орландо и Клаудио предполагают, что их прадеды пришли сюда, спасаясь от преследования какого-то воинственного народа по имени «ассумади». Идя туда, «где опускается солнце», они добрались до Шингу, однако встретили здесь еще более свирепых врагов — суйа, индейцев одного из самых воинственных и непокорных племен Центральной Бразилии.

На землях, которые заняли трумаи, находились богатейшие залежи диабаза — камня, служившего отличным сырьем для изготовления топоров. Трумаи пытались наладить меновую торговлю с соседями, обменивая эти диабазовые топоры на посуду и другую утварь. Однако обитавшие по соседству суйа захотели овладеть диабазом. Начались нескончаемые кровопролитные войны, закончившиеся поражением трумаи. Старики вспоминали, что когда-то давно племя размещалось в шести деревнях. Штейнен, попавший сюда в разгар войны с суйа, нашел уже только две деревни трумаи. В одной было восемь хижин, в другой — пять. В 1952 году научный сотрудник Национального музея Рио-де-Жанейро Педро Эрнесто де Лима, попытавшийся осуществить перепись этого племени, насчитал только восемнадцать трумаи. Да, война с суйа привела трумаи к гибели. Вот что писал Лима в своем дневнике: «Эта группа, ранее столь многочисленная, пребывает сейчас в состоянии полного упадка... Поведение этого племени, занимающего по отношению к остальным подчиненное и зависимое положение, весьма заметно отличается от остальных: они пугливы, ведут себя недоверчиво, прячут глаза. Они никогда ни радуются, и сколько с ними ни общаться, они продолжают оставаться замкнутыми. У них не чувствуется динамизма, здоровья, расположения к труду, какими отличаются, например, камаюра».

Эти сведения я почерпнул в пожелтевших папках Музея индейцев в Рио-де-Жанейро, готовясь к поездке в Шингу. Но, выписывая любопытные факты из истории аборигенов этих мест, я не мог и предположить, что здесь, в Диауаруме, мне доведется встретиться с индейцем, которого можно будет назвать «последним из Трумаи». Впрочем, не будем забегать вперед. Вернемся в кабину нашего крохотного «баркрайфта», заходящего на посадку в Диауаруме.

Под окном изгибается кажущееся широченным по сравнению с Туатуари свинцовое русло Шингу. В ослепительной зелени леса неожиданно вспыхивает узкая красная посадочная полоса. Через несколько секунд самолет окунается в облако красной ныли. Нас трясет. Под ногами оглушительной дробью стучат по фюзеляжу сухие комья земли. Потом дрожь прекращается, скорость падает, и, неуклюже переваливаясь с боку на бок, ковыляя на буераках и кочках, «баркрайфт» останавливается.

Арналдо распахивает дверцу, спрыгивает вниз. Следом за ним, кряхтя и чертыхаясь, вываливается Галон. Затем лезу я, тщательно оберегая от сотрясения сумку с аппаратурой. К нам неторопливо приближается несколько индейцев и Клаудио Вилас-Боас. Бледное изможденное лицо с усами и тощей бородкой клинышком, впалая грудь. Он удивительно напоминает кого-то, кого я уже видел. Видел неоднократно. Но где?