Наталья Осис: У самого синего моря. Итальянский дневник

За толстыми стенами и замызганной дверью открывался лес стройных беломраморных пальм, глянцевая черная лестница из знаменитой генуэзской ардезии (его еще называют шиферным камнем) уходила куда-то в темноту арочных сводов, пол был вымощен черными и белыми каменными плитками, как гигантская шахматная доска. Сочетание черного и белого – это фирменный знак классической генуэзской архитектуры. Наверное, еще и потому, что в такой темноте, которая обычно царит в старых генуэзских палаццо, ничего, кроме черного и белого, не разглядишь – чего ж тогда мучиться, фрески какие-то писать, если их все равно никто толком не рассмотрит? Это, кстати, одна из причин, по которой иммигранты живут в Старом городе: квартиры, в которые по определению не попадает солнечный свет, стоят не очень дорого. Впрочем, словоохотливая негритянка с примотанным к спине ребенком рассказала, что у них на четвертом этаже ровно в полдень на один из подоконников на четверть часа ложится прямой солнечный луч. Очень гордо она об этом рассказала, когда мы заметили, что здесь, должно быть, темновато.

А наши друзья купили себе квартиру на последнем этаже – просторную, светлую, с великолепным видом на порт, с террасой, балкончиком и еще одной дополнительной крытой террасой, больше похожей на скворечник, который они почему-то называли верандой. И все было бы прекрасно, если бы не сотни крутых и очень высоких ступеней, которые нужно преодолеть, чтобы оказаться в этой светлой и солнечной квартире.

Среди домов и палаццо эпохи Генуэзской республики очень редко попадаются строения, в которые можно хоть как-нибудь втиснуть лифт. Потому что там, где есть место для лифта, обязательно найдется какой-нибудь Нептун, взятый под защиту ЮНЕСКО, а там, где нет Нептуна, – лестница вычерчена такой замысловатой загогулиной, что ни о каком лифте не может быть и речи. В доме, куда нас пригласили, лифт как раз был втиснут – совсем недавно, но пользоваться им можно было только при наличии специального ключа. Почему? Потому что не все владельцы квартир были согласны сдавать деньги на лифт (сумма немаленькая: этажей много, квартир мало, а все расходы по обустройству дома делятся между жильцами). Получилось шикарно: капитализм в действии – ровно так, как его описывала советская пропаганда: лифт есть, но пользоваться им могут только те, кто заплатил. На гостей это тоже распространяется. Не платил за постройку лифта в доме? Иди пешком! Я взбиралась по крутым ступенькам на какой-то поднебесный этаж – то ли восьмой, то ли девятый, ступеньки по полметра, – и хохотала как сумасшедшая всю дорогу. Все-таки прав Сандро, чувство юмора у меня извращенное.

Целый год, пока мы с Сандро не поженились, я приезжала к нему в Геную то на неделю, то на десять дней. Иногда мы встречались на нейтральной территории – в Париже, куда я приехала по делам и куда он, как самый нормальный генуэзский скряга, притащился на ночном поезде, полном марокканцев, или в Москве, куда я зазвала его на свой день рождения, или в Санкт-Петербурге, встретившем моего любимого итальянца двадцатиградусным морозом, – но мне приятнее всего было видеть его именно в Генуе. Здесь меня ждал наш дом – точнее, он ждал, чтобы стать моим. Здесь была самая удобная на свете кровать (кстати, чем дольше я на ней сплю, тем больше я в этом уверяюсь), беленые стены, затертые фрески XIV века, кухня, похожая на кают-компанию, и кремовые шторы. Собираясь уезжать в самый первый раз, после восхитительных двух недель в Италии, проведенных вместе с Сандро, я вдруг поняла, что спокойно смогу уехать и от лазурного моря, и от церквей и дворцов, и от маленьких кафе на средневековых площадях, но я совершенно не понимала, как это я вдруг уеду из собственного дома. Сашенька, конечно, немного смухлевал. Он, наверное, догадывался, что я и не думала сначала куда-либо переезжать из Москвы – от друзей, коллег и интересной работы. Жизнь моя была прекрасна и полна смысла, а любви в ней изначально отводилось очень небольшое место. А что такое дом для тетки, которая только и думает что о работе? Что-то вроде ночлежки большей или меньшей степени комфортности. Не знаю, догадался ли Сандро, или просто действовал по наитию, но с самого начала на всех трех языках, на которых мы с ним говорили, он талдычил как попугай: наш дом, наша кухня, наша кровать. К моему приезду – о, какая иезуитская хитрость! – он купил и аккуратно разложил в ванной комнате ватные диски для снятия макияжа, салфетки в цветастой коробочке для той же цели и новый купальный халат. Специально, говорит, подбирал под цвет твоих глаз (я же говорю – иезуит).