Исаак Радовский - У самого синего моря

Вот уже третью неделю живем мы с Мишкой в небольшом доме у самого моря.

Лена пишет нам большие тревожные письма. Она жалуется, что экспедиция затянулась и ей еще не скоро удастся приехать к нам.

В каждом письме вереница вопросов:

«Как мы тут? Что делаем? Что едим? Кто нам готовит? Не много ли купаемся?»

И вообще, если перечислить все, что ее так тревожит и беспокоит, то на это не хватит никакого времени.

А беспокоиться о нас вовсе не стоит.

Живем мы тут хорошо. Едим яблоки, груши, сливы. Обед нам готовит наша хозяйка Полина, у которой мы сняли небольшую комнату.

А вот что мы делаем? Ну, на этот вопрос так сразу не ответишь.

Утром приходим мы с Мишкой в парк — туда, где среди акаций прямо на песке стоит самый настоящий корабль. Правда, сделан он из фанеры, и я сгибаюсь почти вдвое, чтобы войти в каюту, но это не имеет никакого значения для Мишки и других мальчишек и девчонок, с утра до позднего вечера копошащихся на фанерном корабле.

Обычно я ухожу в тень акаций и читаю книгу или газету, но чаще только делаю вид, что читаю. Разве можно спокойно читать, когда перед глазами открывается совсем другая — веселая, забавная, а иногда и грустная книга?

Ее герои — маленькая остроносая рыжая Томка, почти с головы до ног забрызганная веснушками, дочка нашей хозяйки толстая Рита, молчаливый Павлик и мой сын Мишка — в белой бескозырке с настоящей черной лентой, на которой золотыми буквами написано «Герой».

Удивительно — до чего Мишка любит слушать солдатские песни! А как хорошо поет их и как здорово марширует под музыку!

Вот и недавно — шли мы утром в парк. Вдруг Мишка насторожился: впереди послышалась песня. Это из-за перекрестка строем выходили моряки.

Мишка умоляюще посмотрел на меня. Я улыбнулся и кивнул: «Можно».

Со всех ног припустил он за моряками. Догнал их, пристроился рядом — и поет, марширует!

Прохожие улыбаются, моряки тоже. А Мишка не улыбается. Он ничего не замечает вокруг. Он слышит только песню да изо всех сил старается идти в ногу.

Я иду следом и смотрю на Мишку. За две недели, что мы провели здесь, он успел сильно загореть. Правда, незаметно, чтобы он хоть сколько-нибудь поправился, но зато окреп. А не поправился потому, что много бегает. Вот и сандалии почти вконец истрепал. Ну, да невелика беда — купим новые.

Моряки завернули за угол, и Мишка бежит обратно — мне навстречу.

— Они ушли в большой серый дом! — сообщает он и тянет меня за рукав. — Пойдем и мы с тобой тоже.

— А часового у двери видел?

— Видел… — вздыхает Мишка и послушно идет со мной к парку.

Корабля еще не видно за акациями, но мы уже слышим детские голоса. Громче всех один — тоненький-тоненький. Он звенит почти все время на одной ноте.

Я знаю, что это кричит рыжая Томка. Опять не ладит со своими друзьями…

Ага! Так и есть!

Вся команда набросилась на Томку и старается столкнуть ее с палубы. Томка отчаянно сопротивляется, но ее уже подтащили к самому краю.

— Может, заступимся за Томку?

Мишка с сомнением качает головой:

— А может, она сама виновата, и так ей и надо?

— Может быть, — соглашаюсь я. — Уж если даже Павлик так раскипятился, значит случилось что-то серьезное.

Тут Павлик сильно толкнул Томку. Я не выдержал:

— Смирно!

Экипаж корабля на минуту затих, и на меня с любопытством уставилось несколько пар глаз.

Самые сердитые, пронзительно-зеленые — Томкины. Они окружены светлыми ресницами и напоминают два крыжовника с белыми ободками. Томка проворно карабкается на палубу и начинает жаловаться на всех сразу:

— Они все бессовестные! Они хотели меня выбросить за борт, а там совсем крапива! Их самих туда выбросить надо.

— А ну, капитаны, отвечайте, — говорю я строго. — Где это видано, чтобы моряки людей за борт выбрасывали, да еще в крапиву? Разве это честно?

— А это честно, если она сказала, что мы не советские? — дрожащим от обиды голосом ответил Павлик.