Исаак Радовский: У самого синего моря

В комнате вдруг стало темно. С гор поползли на море седые лохматые тучи. Во дворе заволновалась от ветра вишня, под окном заплясали ветви жасмина, переплетенные колючими гирляндами вьющихся роз.

Неожиданно выглянула из-за веток Томка. Она показала Мишке язык и крикнула:

— Твой лунатик в сарае сидит!

— Какой лунатик? — удивился Мишка.

— А такой! Который очень уж много в свою трубу видит!

— Что ли, Павлик? — все еще не понимал Мишка. — А чего он там делает?

— Червей копает.

— Сейчас ведь гром будет, — заволновался Мишка. — Пусть он лучше домой бежит!

— Сказал тоже! — усмехнулась Томка. — Убежит он, когда дверь заперта.

Тут налетел сильный ветер. Накрыл он Томку с головой ее голубым сарафаном, стукнул оконной рамой и тряхнул вишню.

— Шлеп, шлеп, — услышала Томка и побежала искать в траве крупные спелые ягоды.

Дерево все еще качалось от ветра, и на Томку падали тяжелые черные вишни.

Мишка мигом очутился во дворе.

— Говори, где Павлик?

— Я же сказала — в сарае, — невозмутимо ответила Томка, отправляя в рот вишни.

— Говори сейчас же, где заперла Павлика? — закричал Мишка и сжал кулаки. Ну, я кому сказал!?

Томка выплюнула косточки и нехотя проговорила:

— Ну, в сарае, на берегу моря. Помнишь, мы еще там худой чайник нашли.

В пыльную дорогу стукнули первые капли дождя. Томка завизжала и, как коза, прыгнула за калитку.

Дождь забарабанил в окно. Томка припустила домой. Не успел я опомниться, как Мишка тоже выскочил на улицу и помчался к морю.

— Бум-бу-ру-рум… — глухо заурчало где-то в горах. Это ворочались и задевали друг друга тяжелые лиловые тучи. Ползли они теперь со всех сторон и падали на землю густым дождем.

Вдруг ослепительно сверкнула молния, и тут же затрещало и загрохотало все вокруг.

Мишка испугался. Он присел и сжался в комочек. Гром ворчал теперь где-то над морем. Мишка покрутил мокрой головой и побежал еще быстрее.

Когда он прибежал к сараю, небо снова расколола молния.

— Трам-тара-рам-бум!

Тяжело дыша, дернул Мишка запертую дверь.

— Павлик!

Никто не ответил.

Налег Мишка на засов, но он был ржавым и не открывался.

Тогда Мишка прильнул к щели между досками и снова крикнул, чуть не плача:

— Па-влик!.. Не бойся, я тебя сейчас открою.

В сарае по-прежнему было тихо.

Мишка изо всех сил вцепился в засов, но пальцы его скользили по мокрому железу.

Тут к сараю подбежал я. Мишка не знал, что я бежал за ним следом. Он бросился мне навстречу и радостно крикнул:

— Ой, папка!

Прижал я к себе его мокрую растрепанную голову, а он сказал печально:

— Ты знаешь, папка… Мне тут засов такой крепкий… и дверь такая тяжелая… А Павлик молчит. Может, он и совсем уже умер?

— Ну, что ты! Он уж, наверное, убежал отсюда сто раз. Я распахнул дверь, и Мишка храбро двинулся за мной. Мы не угадали. Павлик не убежал и не умер. Он лежал на соломе и крепко спал. В кулаке его была зажата спичечная коробка.

Разбудили Павлика. Обрадовался он очень, улыбнулся и говорит:

— Смотрите, что я здесь нашел.

Осторожно раскрыл коробку, и нам показалось, будто он зажег фонарик. В коробке были два светлячка. Они сияли холодным, но необыкновенно нежным изумрудным светом.

Налюбовались мы светлячками вдоволь. А тут и дождь кончился, солнце выглянуло.

Пошли мы Павлика провожать. По дороге Мишка спросил его:

— Страшно было одному?

— Нет, — ответил Павлик. — Сначала немножко страшно было, а потом я поймал светлячка и все смотрел на него. А когда дождь пошел, я уснул.

Жил Павлик рядом с Томкой. Поэтому пришлось нам проходить мимо ее окон. Увидала нас Томка из окна и спряталась. Думала, мы жаловаться идем.

А возле калитки встретила нас мать Павлика. Она тоже была вся мокрая, потому что бегала под дождем, искала своего сына.

Утром пришли к нам Павлик и Томка. Они уже забыли вчерашнюю ссору и, как всегда, появились вместе. Рита принимала гостей на лавке под вишней.

К ним присоединился Мишка — и началась хлопотливая игра в дочки-матери.

Томка поджала тоненькие губы, подбоченилась и скомандовала неповоротливой Рите:

— Иди попроси у матери всяких продуктов. Будем обед варить.

Рита послушно отправилась к Полине, которая стирала белье.