Дмитрий Шпаро - К полюсу!

Полыньи — главная опасность на нашем пути. Верно, что многие каналы имеют широтное направление, верно и то, что нам выгодно отклоняться к востоку, но нелепо, подходя к полынье, сразу идти направо. Ни теория, ни практика не дают нам повода придерживаться такой примитивной тактики. Вполне может быть, что западнее, в 50 метрах, есть мост, а к востоку на несколько километров его нет. Впереди идут Леденев и Шишкарев. Эх, Юра, почему ты не идешь первым? Трудно тебе? Мешают очки, которые то и дело запотевают, мешает пот, текущий со лба, мешает больное колено? Помнишь, в проливе Лонга я шел впереди, но бывали привалы, на которых я засыпал, проваливался в какой-то бездонный сон, и только Мельников, последним уходящий с привала, будил меня, я продирал глаза и видел твою крепкую спину, железный торс, короткие движения каменных рук, посылающих вперед лыжные палки, — ты шел первым. А когда шли на СП-23, как-то просяще, неуверенно стал иногда вперед вырываться Леденев. По-моему, мы оба были тогда благодарны ему так же, как я был благодарен тебе в проливе Лонга. Теперь я хорошо понимаю, что от ведущих, от лидеров, на наших ежедневных десяти этапах требуется не просто сила, чтобы задавать темп и первыми вставать с привала, не просто внимательность и непрерывная сосредоточенность, чтобы не сбиться с курса, глядя на стрелку компаса, или на циферблат полярных часов с двадцатью четырьмя делениями, или на угол между лыжами и тенью. Первому требуется еще что-то очень важное. Что?

Постоянная рассудочность и интуиция. Верное понимание своих обязанностей по отношению к группе. Удел первого — без конца искать правильные решения. Ни один заранее составленный алгоритм не будет достаточно совершенен.

Еще в первые дни пути была произнесена фраза, обращенная к Леденеву и Шишкареву: «Если будете нарушать дисциплину, пойдете последними». Она прозвучала недаром. Оба нарушили элементарный постулат — не ходить вдоль полыней в одиночку. Желание быстрее разведать путь никак не оправдывало нарушение закона, который мы приняли еще в проливе Лонга. В мае, на новом витке нервного напряжения, вернулись к той же проблеме, но новая формулировка получилась несколько неконкретной: «Если будете неправильно действовать, то пойдете последними», А что значит правильно действовать, знает один начальник. Так иди первым, командир, что же ты не идешь первым? Наверное, потому, что делаю себе поблажки. Ага, тогда предоставь нам свободу, позволь поступать по-своему. Обязательно поступайте по-своему, но только правильно, а что значит правильно, вы обязаны почувствовать. Иначе вам нельзя идти впереди.

Подходя к берегу очередного канала, я увидел, что парни стоят без дела, согнулись под рюкзаками, опершись на палки, — ждут. Нетрудно было усмотреть в этом маленькую демонстрацию — ситуация была очевидная, канал вел на северо-восток, и надо было идти вдоль него вправо.

— Почему стоим? — спросил я у Леденева.

— Тебя ждем.

— Когда все ясно, меня не надо ждать. Ты демонстративно ничего не делаешь.

— Я не знаю, что тебе взбредет в голову.

Он измотан больше, чем я, впрочем, и я хорош.

Полный возмущения, кипя гневом, прожил я оставшееся до дневного привала время. А после обеда и сна провел маленькое собрание. Обычно сперва я просил высказываться ребят, потом резюмировал. Выводы и решения вовсе необязательно совпадали с мнением большинства, но принимались всеми безоговорочно. Теперь я отклонился от этих более или менее демократических методов. Я объявил, что Леденев, допустив в мой адрес оскорбительное высказывание, вопиюще нарушил дисциплину в что если еще раз возникнет между нами словесная перепалка, то в полевой дневник ему будет записано дисциплинарное замечание. Логика начальника была простой: мы друзья, я не лучше, чем ты, и ты не лучше, чем я, мы равны, и каждый вправе отстаивать свое мнение, но с сего момента ты должен запомнить, что любая твоя грубость или несогласие со мной — это грубость и несогласие с начальником экспедиции.

После обеда я шел впереди. В 17.30 на солнце набежали облака, серебряный диск плыл, то тускнея, то пропадая вовсе — лишь угадываясь, то сверкая в разрывах между облаками, так что смотреть становилось больно. Нахлынула белая мгла, теней не стало, и все ориентиры пропали, но за серыми негустыми тучами ровный круг, будто выкрашенный серебряной краской, точно играя, точно подмигивая, продолжал свое движение. Это был редкий случай, когда солнце и белая мгла предстали перед нами одновременно.