Е. Устиев - У истоков Золотой реки

Много вечеров мы просидели с Валентином Александровичем Цареградским, перебирая воспоминания о давно прошедших днях. Неторопливо развертывал он передо мной картины минувшего, воссоздавая фактическую основу и эмоциональную окраску событий.

Постепенно мы восстановили все важнейшие шаги и открытия двухлетней экспедиции, с которой началась Золотая Колыма, и я окончательно утвердился в своем решении закрепить повесть о них на бумаге. Естественно, что в центре повествования находится один из тех, кто был в свое время в центре событий, тот, кому советская геология в значительной мере обязана направлением дальнейшего развития геологоразведочного дела и научных геологических исследований в Колымском крае.

…Сейчас Валентину Александровичу за семьдесят, но тридцатилетняя работа на Дальнем Севере сказалась на нем больше, чем возраст. Постоянное творческое напряжение, а также денные и нощные заботы о «плане», о «приросте запасов», о людях, о хлебе насущном, бульдозерах, подъездных дорогах, а также о тысяче прочих важных и маловажных вещей изнурили этого когда-то на редкость здорового и жизнерадостного человека. И все же сквозь возраст, болезни и хроническое утомление в нем еще ясно проглядывают творческий жар и боевая натура.

Сильно отвисшие мешки под глазами и исхудалые щеки только подчеркивают медальную скульптурность лица. Пристальный, но не впивающийся взгляд серых глаз всегда обращен к собеседнику, а вежливая улыбка смягчает несогласие с его доводами. Высокий рост делает Цареградского стройным, а поредевшие серые волосы еще кудрявятся над высоким лбом с выпуклыми жилами гипертоника.

Пенсионное положение не означает для него безделья. Отнюдь нет! Он в непрерывном труде.

Разве может человек забыть о деле, которому он посвятил всю свою жизнь, и перестать думать о проблемах, не дававших ему спать тысячи предыдущих ночей!

Он не только размышляет, но и пишет об этих проблемах, развивая выношенные еще на Севере идеи о связи земных геологических процессов с космосом. Кроме того, он консультирует некоторые работы Министерства геологии и даже ездит в отдаленные края, чтобы решить судьбу какого-либо нового и сложного месторождения золота.

Отзывчивый на просьбы, он с удовольствием выступает с докладами перед студентами, пропагандирует свои космогеологические идеи перед научными аудиториями и ведет активную работу в партийной организации.

Однако у людей такого склада одна какая-либо сфера деятельности не может заполнить все их существование. Их интересы слишком емки, а главное, многогранны. Когда-то на Колыме, руководя колоссально развернувшимися работами Геологоразведочного управления, Цареградский искал отдыха от бесчисленных служебных забот в искусстве. Теперь у бывшего северянина появилась еще одна любовь — садоводство.

На живопись, которой он когда-то так увлекался, с успехом выставляя свои картины на областных выставках в Магадане, у него уже не остается сил и времени. Стихов он также больше не пишет. По-видимому, резко усилившийся гипертонический шум в ушах заглушает в нем музыку души — поэзию. Но зато сад — его новая привязанность. То, о чем когда-то мечталось на холодном Севере, расцвело теперь яблонями, кустами подвенечного жасмина, многоцветными пионами и великолепными букетами ухоженных роз.

На старости лет он не поленился окончить курсы садоводства и с тех пор неутомимо ищет и испытывает все новые сорта малины, яблонь, слив и вишен, выращивая невиданные под Москвой урожаи. Однако семья у Цареградских небольшая: он да жена, и им, разумеется, вовсе не нужно столько фруктов. Но ведь дело не в грудах душистых яблок, а в той гордости, которую испытывает творец!

— Приезжайте и берите, сколько по силам! — говорит Мария Яковлевна Цареградская друзьям и знакомым. Праздник урожая превращается в праздник для многих.

Таков в наши дни один из последних оставшихся в живых первооткрывателей промышленной и культурной Колымы. Но где начало того пути, что привел Цареградского к этой окруженной уважением старости, украшенной золотыми медалями Героя Труда и лауреата Государственной премии?

Тут мы вновь возвращаемся к началу, скрытому в тумане того пасмурного утра, в которое почти полвека назад Первая Колымская экспедиция вступила на каменистый берег Охотского моря…

Уже в середине 20-х годов у студента-старшекурсника Ленинградского горного института Валентина Цареградского зародилась мечта о Севере. И во сне и наяву он грезил о скалистых горах, непроходимых лесах и полных рыбы могучих реках, описанных Маминым-Сибиряком, Короленко, Джеком Лондоном и другими знатоками северной природы. Но особое влияние на него оказали попавшиеся ему в библиотеке записки революционера-народника, талантливого натуралиста и геолога Ивана Дементъевича Черского. Записки должны были лечь в основу так и не составленного отчета о длительной поездке в дикую тогда Якутию и низовья Колымы, куда Черский был командирован в 1891 году Петербургской академией наук. Изложенные точным и образным языком ежедневные записи создавали очень живую картину. Перед читателем выпукло и ярко рисовались суровые пейзажи, лица проводников и кочевников-оленеводов, их ломаная, но точная речь, слоистые обнажения с окаменелыми раковинами и жилами кварца и все возраставшие трудности путешествия. Измученный политическими преследованиями и жизненными лишениями, Черский заболел скоротечной чахоткой и умер на второй год своего путешествия, когда плыл на плоскодонном баркасе в низовьях Колымы. Верная спутница революционера-ученого Мавра (Марфа) Павловна Черская похоронила мужа на невысокой террасе левого берега Колымы против устья Омолона. Грубо обтесанный деревянный крест с выжженной надписью и деревянная же оградка отмечали место упокоения первого геолога, проникшего на Колыму и оставившего о ней первые точные сведения.