Е. Устиев - У истоков Золотой реки

Через два дня второй отряд Колымской экспедиции, возглавляемый Цареградским, двинулся из Олы на север. С ним шли Бертин, промывальщик Майоров и рабочий Игнатьев. Впереди цепочки лошадей ехал Медов. Тяжело груженные лошади, покачивая вьюками, медленно углублялись в пахнущий осенью лес. Вскоре за поселком Цареградский подстрелил сидевшую на дереве большую серую глухарку, и это показалось ему добрым признаком. На душе было бодро и спокойно. Длительное «оль-ское сидение» осталось позади, и он шаг за шагом приближается к тому самому таежному будущему, о котором так много думалось и ради которого он с такой радостью оставил широкие проспекты Ленинграда.

На следующее утро после выхода из Олы ясная осенняя погода сменилась ненастьем. Сгустились облака, и из них посыпался нескончаемый, нудный дождь. С деревьев и кустов стекали струйки воды и холодными брызгами обдавали и без того мокрые лица, намокшую одежду, вьюки, лошадей. Нехотя, понуро, молчаливо шагали по мокрой траве и скользкой земле люди. Один Макар покачивался в седле во главе этой хмурой процессии, все остальные брели пешком.

К 20 сентября караван прошел около ста километров. Вечером этого дня подул резкий и холодный ветер. Вскоре мокрые ветки и полегшая сухая трава покрылись ледяной корочкой, которая печально звенела под ногами. Медов остановил отряд на ночлег на широкой пойменной террасе, которую отделяли от реки тальниковые заросли.

Надвигалась холодная и неуютная ночь. По быстро темневшему небу бежали разорванные в клочья облака.

— Однако снег будет, — поеживаясь, сказал проводник. Действительно, ночью пошел снег. Цареградский долго ворочался в тесном меховом мешке и вдруг почувствовал, что в природе произошла какая-то перемена. Откинув капюшон, прислушался. Перестала шелестеть под ветром трава, замолкли тонко звякавшие оттяжки палатки, не хлопала о тугой брезент плохо пристегнутая полость. Он вышел наружу.

Было тихо и тепло. Ветер стих. На побелевшую землю сыпался и сыпался снег. Крупные снежинки налетали в лицо с невидимого неба и тут же таяли. Под ногой было не менее чем на четверть снега… '

Наутро оказалось, что положение гораздо хуже, чем можно было предположить. Снега выпало много, и он продолжал густо сыпать, скрыв плотной завесой окружающие горы и придавив кусты на берегу ручья. Как и ночью, ветра не было, но еще заметнее потеплело. Снежинки набухли и тяжело опускались на мокрую землю, облепив палатки и все их оттяжки. У лагеря, поеживаясь, теснились мокрые и голодные лошади.

— Плохой дело будет, — сказал Макар. — Шибко плохой. Лошади трава нету. Голодный далеко ходить нельзя.

Цареградский встревожился: ему показалось, что проводник желает возвращения.

— Нет, нет, Макар, давай поспешим дальше! Может, снег через день-два растает. Иначе реки замерзнут, и мы опоздаем к сплаву, — уговаривал он Медова.

Проводник нехотя начал заседлывать свою лошадь. Все бросились к вьюкам. Но, увы, пройдя еще день и приблизившись к перевалу, они убедились, что снежный покров с каждым километром становится все более тяжелым. Лошади с трудом пробивали путь в рыхлой толще мокрого снега, под которым скрывалась трава. Лошадям грозил голод.

— Стой! — вдруг крикнул Медов. — Дальше не идем, кони пропадут! Ждать надо!

— Чего ждать?! — возмутился Цареградский. — Нельзя терять ни одного дня! Зима пришла! Мы и так уже ждали все лето!

— Куда пойдешь? — невозмутимо промолвил проводник. — Снег много, трава нету, овес нету. Коли лошади помирай, как пойдешь? Сами пропадем, Среднекан не придем!

Было ясно, что Медов прежде всего боится погубить лошадей, за целость которых он поручился перед хозяевами своим добрым именем, а может быть, и имуществом. Но он, несомненно, был прав а по существу. Успех экспедиции во многом зависит от лошадей. Есть они — люди не привязаны к месту, не отрезаны от мира, сами распоряжаются своей судьбой. Нет их — путники теряются в бесконечной сибирской тайге, как в океане. Сотни, а то и тысячи километров гор и тайги полны не меньших опасностей, чем океанские просторы.

Через такой глубокий, а главное, рыхлый и мокрый снег им действительно не пробиться. Цареградский чуть не плакал от досады. Но здравый смысл и ясное понимание границ возможного, которое немало способствовало его дальнейшим жизненным успехам, взяли свое, и Медову недолго пришлось уговаривать своих спутников вернуться в Олу. Раз уж они опоздали с летней дорогой, нужно ждать зимнего пути.