Олег Попцов - На суше и на море 1986

Интересовались любопытным явлением и в России. Незадолго до начала первой мировой войны пригласили в Москву одного заграничного феномена. Возили его на извозчике по городу, он бродил на перекрестках и улицах по мостовой, указывал, где под землей пролегают водопроводные трубы. Члены комиссии сверяли его показания с планом городской водопроводной сети и поражались правильности ответов. А тот еще и указывал, в какую сторону течет по этим трубам вода…

Любопытный документ попался мне как-то на глаза. Было это года четыре назад, когда я познакомился поближе с нашими лозоходцами, которых теперь называют несколько иначе — «операторами биолокационного поиска». Да и сам метод сменил название. Ныне он числится как «биолокация». Так вот, в документе том, называвшемся, если не изменяет память, «Памятка красноармейцу по поиску воды в безводной местности», давались рекомендации, как в тяжелом безводье самым простейшим способом разыскать водяную жилу, лежащую неглубоко от поверхности, описывались элементарные способы владения поисковой лозой. Значит, понимал составитель документа важность биолокации!

Бродя как-то по крымской Яйле в районе мыса Сарыч, что несильно выдается в море неподалеку от Форбса, на плоской ее равнине, край которой обрывается скальной осыпью вниз и снизу кажется островерхим хребтом, судорожно прорезавшим безмятежно-голубое крымское небо, наткнулся я на развалины, а вернее, остатки фундамента древней греческой базилики. Когда построили ее тут греки, мне не ведомо. Подошел к старинной кладке из инкерманского камня, обшарил глазами углы — да, все как и должно быть: несколько вытянутый прямоугольник, за ним — полукружие алтарной части, остатки черепицы с выдавленными на них клеймами греческого письма. Но что это? В одном из углов — белесая куча человеческих костей, сваленных сюда неизвестно кем, но черепов нет. Был ли кто-нибудь здесь до меня? Или я первый случайный свидетель давно ушедшей в небытие жизни?

Отчего-то вдруг немного закружилась голова, поплыл солнечный день куда-то вбок. Я закрыл глаза. И внезапно какие-то смутные догадки, размытые воспоминания заклубились в мозгу. «Ифигения… Ифигения… Ифигения в Тавриде… Не тот ли это храм, где… А вдруг именно здесь была жрицей эта мифическая дева? Впрочем, почему мифическая? Только ли потому, что талантливый Еврипид избрал ее героиней двух своих бессмертных трагедий? Только ли потому, что Гомер в своем эпосе рассказал о печальной судьбе детей Агамемнона, убитого собственной супругой в собственном доме после возвращения с Троянской войны, — об Ифигении и Оресте, обретших с тех пор не реальную, а литературную судьбу. Но ведь была, была Троянская война, была Ифигения и светил с Тавридской Яйлы дрожащий маячок, указуя путь морским путешественникам и одновременно предупреждая: «Не приближайся сюда, чужеземец, иначе будешь сброшен с крутых скал, как непрошеный пришелец…»

И странное ощущение сопричастности к далекой, безвозвратно ушедшей жизни завладело мной, будто бы и я был уже здесь когда-то, и видел своими глазами разбитое о камни, истерзанное тело незадачливого торговца, и обжигало меня жаркое, белесоватое, отразившееся от сахарных колонн и стен храма Тавридское солнце… И будто бы вновь запели жрецы и тихо зашаркали сандалии по мощенному плитами полу, пахнуло лавандой и женскими одеждами…

Не приходилось ли вам вот так же ощущать при встрече с каким-нибудь обломком краснофигурной вазы или покрытым тусклой зеленью патины, потерявшим свой смысл бронзовым зеркалом огненное дыхание вечности, растворяющей в себе человека, человечество и дела рук его? Впрочем, что говорить о вазах, зеркалах и скульптурах! Существуют процессы, которые стары, как сам мир, но которые не умерли вместе с их зачинателями. И когда коми-охотник прошивает звериной жилой звериную шкуру, чтобы сделать из нее нечто согревающее его тело в лютый мороз, то мне чудится далекое детство человечества.

Вот и примитивная раздвоенная ветка вызывает во мне такое же чувство.

И то, что процесс этот до сих пор жив, а не умер, — такая же, по-моему, загадка, как и он сам. Казалось бы, прервись хоть на поколение, уйди из жизни умелец-лозоходец — и некому будет передать живущим нехитрые секреты. А вот нет! Тянется цепочка от одного к другому, бродят лозоходцы по стране, работая своими инструментами каждый на свой лад, выискивая все новые и новые их возможности, приспосабливая к новым насущным задачам, которые ставит перед ними жизнь.