Гарун Тазиев - Запах серы

Надо было действовать, и философствование мое прервалось: я находился на отметке «минус 20 метров», то есть у конца гибкой металлической лестницы, прикрепленной к террасе. Мания осторожности, поселившаяся во мне со времени гибели Лубенса, привела меня к выводу о необходимости продублировать средства подъема: если бы лебедка по какой-то непредвиденной причине отказала, лестницы позволили бы парням выбраться из ямы. В мою задачу входило удлинить ее, постепенно присоединяя к ней новые десятиметровые марши. Я дал по телефону команду «стоп», прицепил специальными кольцами очередной марш и затем попросил продолжить спуск.

Безопасности ради меня опускали не быстрее четырех-пяти метров в минуту. Попутно я старался сталкивать вниз камни и глыбы, явно представлявшие опасность. Одновременно разглядывал составлявшие стену породы.

Надо сказать, что лава Ньирагонго и остальных вулканов хребта Вирунга не относится ни к андезитам, ни к базальтам, а потому петрографы сочли себя обязанными дать ей особое название: нилигонгит (от Нилигонго вместо Ньирагонго). Нелегко оправдать привычку специалистов придумывать новое слово для пород, химический и минералогический состав которых хотя немного отличается от других. Еще труднее прощать петрографам их манию давать «новым» породам имена, образованные от географических названий. Так появились на свет нилигонгит, этнаит, эссексит, соммиат, везувит… Хотя куда проще сохранить «фамилию» семейства, к которой принадлежит новая порода, — базальт, трахит, латит и так далее — и добавить к ней соответствующий эпитет. Кстати, специалисты в конце концов отдали предпочтение именно этой тенденции по инициативе швейцарского профессора Альберта Штрекайзена.

Вопрос происхождения и состава лав важен не только для познания истории развития Земли, но и для понимания генезиса некоторых типов металлоносных залежей. Недалеко то время, когда ныне известные месторождения полностью истощатся и потребуется разведывать новые, на все больших глубинах. А поскольку многие из них так или иначе связаны с вулканизмом, потребуется досконально выяснить его характер.

Спуск прошел благополучно. Тюльпен переправил мне палатку, запас еды, кислородный баллон, фильтры для противогазов, геофоны, пироскоп и кинокамеры, а затем спустился ко мне сам. По счастью, мы были с наветренной стороны озера, так что воздух оставался вполне пригодным для дыхания. За три часа на дне мне ни разу не потребовался противогаз, хотя ради достижения цели я согласился бы и на большие неудобства!

Мы натянули палатку, разложили оборудование, перекусили. По телефону я отчитался перед де Манье. По его тону было заметно, что он рад добрым вестям снизу. Было уже часов пять пополудни. Мы бегло осмотрели платформу в западном и восточном направлениях. Почва была усыпана крупными глыбами с острыми краями. Даже самые маленькие из них напоминали, до какой степени непрочна окружающая нас стенка и как осмотрительно нужно себя вести, чтобы не попасть под камнепад.

Посреди платформы зиял четко прорезанный огненный колодец. Судя по всему, он был образован резким оседанием всей центральной части — скорее всего вследствие внезапного погружения столба магмы. Наклонившись над бортом, мы увидели 20-метровую вертикальную стенку, спускавшуюся к плавучему «острову» из старых лав, занимавшему две трети озера. За минувшие десять лет остров почти не изменился. В приближающихся сумерках озеро начинало окрашиваться в карминовый цвет. Картина плавящейся лавы особенно грандиозна в конце дня, когда солнце уже светит не так ярко, а темнота еще не поглотила обрамление подземного костра. Закат одел в пурпур все вокруг; никогда раньше нам не доводилось очутиться так близко от сказочного озера: огромный полумесяц лежал всего в

30 метрах под нами. Медленные движения поверхности указывали на вязкость заполнявшей его жидкости. Нам были известны ее природа, состав и химическая формула, но все равно она зачаровывала своим сверхъестественным видом.

Как и в прошлый раз, озеро вело себя спокойно. Лишь с близкого расстояния просматривались отголоски его внутренней жизни: редкое биение фонтанов, ленивые вращения, зыбь, пульсирование, как бы живая дрожь гибкой кожи, отливающей оловом и бронзой…

Часов до трех ночи мы любовались зрелищем, перемежая время научными занятиями, ради которых мы, собственно, и приехали: измеряли температуру, брали образцы, включали геофоны и так далее. Потом усталость разом навалилась на нас. Вернувшись в лагерь, мы обнаружили, что нам не спустили спальных мешков. Пришлось коротать оставшиеся часы в сырости, дрожа от холода.