Мы располагаемся под липой и любуемся закатом в горах. Патриарх семейства, почтенный седой абхаз, предлагает нам табаку из телячьего пузыря-кисета и задает обычный вопрос:
— Ну, что нового?
Молодые остаются все время на ногах. Этот обычай, по которому при гостях и при старших молодые не садятся, очень строго соблюдается. После политических вопросов разговор переходит к домашним делам.
— Цены на табак не подходящие. Нет смысла разводить табак. Возни с ним много, а пользы никакой.
— Урожай «изабеллы» в этом году ожидается хороший, какого не было давно. А вот с кукурузой дело совсем плохо. Не было дождя, запоздали посеять, а теперь уже поздно.
— Приезжал доктор оспу прививать. Но одна женщина, ясновидящая, возмутила народ, убедив всех, что прививка от злых, а не от добрых духов. Крестьяне отказались дать доктору лошадей, и он должен был возвратиться в Сухум. Так вот, верно ли, что прививка от злых духов?
На рогатке, воткнутой в землю, уже развешаны дымящиеся, кровоточащие внутренности зарезанного в честь нас барана.
Перед нами ставят низкий стол. Подают каждому тарелку с кукурузной кашей (мамалыгой), в которую воткнуты кусочки овечьего сыра. Блюдо дымящейся баранины. Изрубленная на куски жареная птица. Едят руками. Куски мяса и птицы макают в острую, приправленную пряностями подливку из алучи или барбариса. Все запивают розовым кисловатым местным вином «изабелла», которое хозяева подливают все время в стакан из большого глиняного кувшина.
Перед каждым выпитым стаканом произносится тост по очереди за присутствующих, их умерших и живых родственников. Тосты выслушиваются стоя.
Гость наливает стакан вина, выбирает руками лучший кусочек мяса и дает то и другое хозяйке. Та благоговейно принимает это и изливается в потоках красноречия и всяких пожеланий. Мы в это время стоим, не зная, что делать, должно быть, преглупо улыбаемся и киваем головой.
Только наш молодой учитель не смущается и очень доволен. Он пьет и уверяет, что иначе хозяева обидятся. Но не хмелеет. Я не узнаю его. В родной обстановке с него точно сползла сусальная позолота культуры и под ней оказался непосредственный, первобытный пирующий абхаз.
Мингрельские и греческие женщины порабощены, угнетены, работают за мужчин, не пользуются никакими правами. Можно видеть, как гречанка согнувшись тащит из леса на спине целый воз хвороста, а ее муж, грек, в это время дремлет на солнышке.
Абхазские женщины совсем на ином положении. Исстари они занимали общественные должности, даже участвовали в войнах, бывают всюду, где мужчины, на собраниях, скачках, в гостях. Они политически развиты, очень разговорчивы, жизнерадостны. Правда, в домашнем быту абхазов много самобытного, своеобразного и патриархального. Например, молодая, вышедшая замуж женщина не смеет первая заговаривать с родителями мужа. Первое время супруги избегают вместе попадаться на глаза родителям и избегают нежностей при них. Как-то ночью нас провожали от хутора до хутора двое абхазов-братьев; старший ехал с нами, а другой все отставал и держался на почтительном расстоянии в темноте.
— Мой младший брат недавно женился, а потому не должен показываться мне на глаза.
Да, странные обычаи, но женского, восточного угнетения среди абхазов все-таки нет.
Это описание абхазских обычаев и нравов мне хочется закончить рассказом об эпизоде, который я слышала под липой в живописном абхазском хуторе.
Умерла русская, бедная, одинокая учительница, которая при жизни иногда навещала одного из своих учеников-абхазов и как-то, может быть, даже не придавая особого значения своим словам, сказала ему, что хотела бы быть похороненной у него во дворе, под липой.
Учителя сложились и устроили ей скромные похороны. Никто из близких, кроме группы учителей, не шел за ее гробом. У ворот кладбища процессию остановил бедно одетый, запыленный, видимо, издалека приехавший абхаз на двуколке.
— Я пришел исполнить свой долг, — сказал он, — взять ее тело и похоронить под липой, как она велела.
Тело поставили на двуколку. Абхаз поблагодарил учителей за то, что они потрудились, поблагодарил, точно покойница была его родной матерью, и погнал мула.
Много патриархально-человечного сохранилось в этом голубоглазом народе изумрудно-голубой страны.
На Военно-Сухумской дороге, в живописном ущелье Цибельды, я встретила тов. Шлатера, замнаркомвнудела Абхазии, грозу бандитов. С отрядом и с шестью арестованными им бандитами-сванами (за каждым числилось по несколько убийств) он возвращался с перевала из Малой Сванетии (Абхазской), где произошло несколько преступлений на почве кровавой мести. Арестованные бандиты шли под конвоем с винтовками за спиной (патронные пояса у них отобрали), были бледны и дико, как затравленные звери, озирались из-под своих белых войлочных панам. На одном молодом бандите была красная куртка, а поверх, в виде безрукавки, медвежья шкура.
Читать дальше