Райнхольд Месснер - Хрустальный горизонт

Впереди примерно в километре, как фата-моргана, бирюзово-голубое озеро, а за ним гора, вздымающаяся в небо крутой ледовой стеной. На земле, как белое облако, стадо овец. Воздух прозрачен, невозможно наглядеться на этот мир. Я начинаю понимать, что тибетцы, носящие в сердце этот ландшафт, твердо стоят на земле. Я понимаю также, что люди могут обходиться без идеологии, как обходится без нее природа.

Солнце уже низко, тени удлинились, жара спала. Едем вдоль известняковых скал, у подножия которых расположились кочевники. Кругом лишь можжевельник, ломонос да дрок. Поворачиваем налево, переезжаем реку. И вдруг перед нами возникает она — огромная, ослепительно белая, высящаяся над моренными нагромождениями Шиша Пангма, «гребень над пастбищами». Она совершенна, это образец гармонии, какого мне до сих пор не приходилось встречать. Здесь, на северной стороне водораздела, погода великолепная. А за Гималайским хребтом темно и мрачно, клубятся облака.

После долгой езды нам хочется размять ноги. Направляемся вверх по долине. Начинаются осыпи. На километры вперед тянутся моренные гряды, оставленные здесь древним ледником. Как гигантские змеи, громоздятся перед Шишей Пангмой береговые морены. Впереди ледопад, за ним крутая северная стена.

У подножия Шиши Пангмы

То и дело слышим голоса снежных куропаток. Они почти не видны между камней и вдруг с криком взлетают из-под самых ног. Серовато-белый, знаменитый светлый гранит Шиши Пангмы, кажется, светится в лучах заходящего солнца.

Из моря облаков, закрывающих все небо до самой Индии, проглядывают ледовые отвесы, скальные и снежные гребни. Постепенно наступает ночь. Луна окружена ярким светлым венцом. Тишина нарушается лишь отдаленным шумом ветра. Далеко на юге сверкают молнии.

Прошло много времени с тех пор, как мы оставили джип на высоте 5300 метров. Небо светлеет, и одновременно на нем появляется несколько тусклых звездочек. Уже ночью мы возвращаемся к палатке. Моя спутница молодец, она в хорошей спортивной форме, и у нее сильная воля. Погода как будто устанавливается. Я в полудреме коротаю время до рассвета. Когда открываю глаза, вижу фиолетовое небо.

Снимаем палатку, грузим вещи в машину и едем назад. Я рад, что не один и могу поговорить с Неной.

«Ты же говорил, что твое соло на Нангапарбате было как дурной сон. А теперь хочешь идти один на Шишу Пангму? Разве недостаточно будет Эвереста?» — спрашивает она.

«На Нангапарбате я проверял, смогу ли взойти в одиночку на Эверест. Это ведь самая высокая вершина Земли. Так что все совершенно логично. Раньше я считал, что нужно пройти в одиночку какой-нибудь один восьмитысячник и этим рекордом закончить свою альпинистскую деятельность. Но я не могу бросить альпинизм. После Нангапарбата возникла идея Эвереста. Я не только альпинист-одиночка, я своего рода Сизиф, который, по сути дела, никогда не достигает вершины. Я Сизиф, и камень, который я тащу в гору, это моя собственная душа».

«А Шиша Пангма?»

«Это гора, которой я болен, вот и все. Каким образом я на нее взойду, с друзьями или один, не имеет никакого значения».

«Когда ты идешь один, разве ты не ощущаешь необходимости поделиться с кем-нибудь впечатлениями, да и поделить невзгоды?»

«Когда я иду не один, в глазах партнера я вижу ту же самую усталость. Партнер — мое зеркало».

«Может ли природа давать утешение?»

«Да, и даже очень. Первый утренний свет, например, часто приносит мне внутреннее спокойствие. Я не назову это счастьем. Это именно спокойствие».

«А почему бы и не назвать это счастьем? Я думаю, что у человека не может быть большего счастья, чем ощущать себя частицей вселенной и черпать силы из этого ощущения».

«Слово счастье мне кажется слишком затасканным».

Между тем мы уже проехали свои сто километров. В прежние времена путешествия по этим местам были полны опасностей и приключений. Я читал, что только один ветер может погубить целый караван. От одной надежной стоянки до другой приходилось добираться несколько дней, даже недель. Мы же ехали гораздо быстрее, с верными телохранителями и по сравнительно хорошему шоссе. Все неловкости постепенно сгладились. Мы восхищались «открытым» Тибетом, но другой, древний Тибет был глубоко скрыт от глаз. Именно его хотел я видеть, и иногда это мне удавалось.