Генри Мортон - Ирландия. Прогулки по священному острову

— Неплохая мысль, — одобрил кто-то, — но нам нужен придворный шут. Как насчет Тима Хили?

— Послушайте, — вмешался кто-то еще. — Мы не можем избрать короля без национального гимна. Песня «Солдаты» неинтересна, «Красный флаг» — тоже. У нас должен быть ирландский национальный гимн!

— Я знаю, что нам нужно! — закричал рыжий и вскочил на ноги, — слова написал мой друг, Джеральд Келли. — И он запел на мелодию песни «Козлик Пэдди Макгинти»:

Раздался дружный хохот. Рыжий снова запел.

— Это, — закричал он, — идеальный национальный гимн, потому что в нем есть доброе слово для каждого! Он беспристрастен. Больше того, он…

Его прервал обиженный поэт, который, как выяснилось, не мог найти сковороду.

Ирландскому разговору свойственны эти сумасшедшие переходы. Самая серьезная дискуссия постоянно угрожает обратиться в шутку. Когда это происходит, требуется время, чтобы беседа вернулась в прежнее русло.

Скорость мысли тоже поразительна. Ирландец перескакивает с одной темы на другую. Его мысль опережает речь, но он считает, что слушатель поспевает за ним.

— Проклятием Ирландии, — сказал рыжий, — является то, что стране нет дела до молодежи. На ранней стадии жизни нас преследует призрак эмигрантского корабля. А позже мы сознаем, что, если хотим получать зарплату, на которую можно прожить, мы должны ехать в Англию.

— Ненавижу Англию, — пробормотала невысокая, хрупкая девушка.

(Кто-то шепнул мне, что когда ей было восемнадцать лет, она носила бомбы в чемоданчике.)

— Я не ненавижу Англию, — сказала другая девушка, — но ненавижу Ллойд Джорджа.

— Я ни к кому не испытываю ненависти, — начал молодой человек.

— Тогда ты — позор Ирландии!

— А вот что я ненавижу, — продолжил он, — так это наше почитание старших. Это пережиток племенного строя. Это патриархально. Почему молодежи не дают шанс? Если двадцатилетнего и сорокалетнего возьмут на одинаковую работу, то молодому будут платить три фунта в неделю, а сорокалетнему — шесть фунтов, просто потому что он старше. Если каждому ирландцу придется два года зарабатывать себе на жизнь в Лондоне…

— Господи прости! — послышался мрачный голос поэта из угла, в котором он ел яичницу с беконом. — Красота Ирландии — свидетельство того, что нас не затронула реформация и промышленная революция. У нас появилась возможность совершить великий эксперимент. Мы можем создать нематериальное государство.

— Глупости! — крикнул кто-то.

— Это не глупости, — возразил поэт. — Мы никогда не умели заниматься крупным бизнесом, так зачем пытаться? Сделал ли бизнес счастливыми другие страны? Это не наша стезя. Мы должны заняться тем, в чем сможем преуспеть. Например, обратиться к фермерству…

Кто-то попросил его определить слово «прогресс», и через девять секунд комната превратилась в обиталище демонов.

Очарование ирландской беседы в непредсказуемости ее течения. К несчастью, вы многое не можете услышать! Ирландская мысль и ее изложение происходят одновременно, и ирландец постоянно удивляет самого себя озарениями. Возможно, поэтому он смеется над собственными шутками.

— Конечно, самой большой шуткой об Ирландии, — сказал грустный задумчивый человек, меньше других участвовавший в разговоре, — являются английские государственные деятели, которые, умирая, говорили: «Слава Богу, я родился для того, чтобы разрешить ирландский вопрос! Я дал им все, что они хотели!»

Кто-то обратил внимание, что уже два часа ночи. Поэт снова проголодался и захотел уйти. Мы попрощались и вышли.

Поэт пришел на следующий день. Он сказал, что покажет мне самое интересное зрелище в Дублине:

— Мы, — объяснил он, — увидим Дайл Эйреанн. Вы, наверное, знаете, что это парламент Свободного государства.

Мы пришли к большому зданию постройки восемнадцатого века. Это бывшая резиденция герцогов Лестеров. Перед ней стоит статуя королевы Виктории. Нельзя сказать, что скульптор польстил королеве, но работа не так уж плоха, в отличие от памятника, что столь грузно давит на Манчестер.

— Ее, — сказал поэт, указывая на статую, — справедливо называют «Местью Ирландии».

Вход в парламент такой же, как в любой большой лондонский клуб. Покуривая трубки и сигареты, члены палаты берут письма из ящика портье и, пройдя через галереи Гровнор-сквер, поднимаются по широким герцогским лестницам в палату.