Генри Мортон: По библейским местам

Мой водитель подошел и сообщил, что нам пора ехать дальше, так как дорога на Алеппо после наступления темноты кишит разбойниками. Я распрощался с Калаат Симан, и вскоре мы уже мчались через безлюдную местность. Солнце тонуло за горизонтом у нас за спиной, озаряя небо розовым цветом фламинго, постепенно переходившим в красный, а затем и в пурпурно-синий. Необычного вида деревушки, типичные для равнины Алеппо, напоминали ряды яиц, установленные в специальную коробку, иногда они лежали совсем рядом с дорогой, иногда проступали вдали, на фоне неба. Опускалась темнота, засияли звезды. Заяц с невероятно мощными задними лапами, напоминавший изображения его собратьев со старинных монет Мессаны, бросился в сторону, испугавшись света фар нашего автомобиля. Затем внезапно мы заметили впереди, на равнине, огни Алеппо.

Тем вечером я был представлен молодому бею Алеппо. Можно было бы предположить, что это окажется живописный персонаж с золоченой турецкой саблей до колен, но времена переменились, и бей оказался застенчивым молодым человеком во фланелевом костюме и коричневых замшевых туфлях. Его круг интересов был обычен для богатого молодого человека. Он знал Париж и надеялся как-нибудь полететь в Лондон на автошоу.

В разговоре с ним я упомянул, как трудно найти водителя-сирийца, согласного отправиться по пустынной дороге в Пальмиру. Один говорит, что не знает, как туда добраться, или боится заблудиться в песках, другой жалуется на плохую дорогу, а третий соглашается, но требует совершенно невозможную сумму.

— Я сам отвезу вас туда. Мне все равно нечем заняться, — заявил бей.

Я напомнил ему, что собираюсь в путь в четыре часа утра, на следующий день.

— Все в порядке, — ответил он. — Я заеду за вами в четыре утра.

Пальмира расположена почти в двух сотнях миль от Алеппо, если считать по прямой, но я хотел сначала заехать в Ресафу, а это предполагало дополнительный крюк, так что общий путь составлял около трехсот миль. Вероятно, на Западе, если незнакомец под влиянием минутного порыва предлагает подбросить вас до Карлайла, вам покажется совершенно естественным, что затем речь зайдет о вознаграждении. Но на Востоке внезапные поразительные проявления гостеприимства и щедрости восходят к традициям бедуинов, которые готовы поднести путнику последнюю овцу, даже если никогда прежде не видели этого человека, так что неожиданное, искреннее предложение бея следовало воспринимать как пример именно такого отношения. Я был рад принять его помощь и отправился в постель, где меня ждал совсем короткий сон; я чувствовал, что, по крайней мере в Алеппо, мантия халифов еще не совсем износилась.

На следующее утро, вскоре после того как пробило четыре, за мной заехал бей на маленькой, но мощной машине. На нем был кожаный пиджак, отороченный мехом, бедфордские вельветовые бриджи и ботинки поло. Рядом с ним сидел человек в феске и длинном верхнем кафтане; спутник бея сжимал в руках двенадцатизарядное ружье, а поперек груди у него красовался патронташ.

Я забрался на тесное заднее сиденье, и мы тронулись через спящий город по дороге, большая часть которой пересекала почти безлюдную страну. Присутствуй при нашем отъезде хоть какой-нибудь наблюдатель, его бы наверняка заинтересовала эта картина. Автомобили подобного рода — франтоватые, кремовые с темно-красным — еще мелькают на Елисейских Полях Парижа, обычно за рулем можно увидеть модных дам. Для стороннего зрителя, обладающего фантазией и любознательностью, мы выглядели весьма примечательно: за рулем бей с видом голливудской звезды на загородной прогулке, слуга с ружьем выглядывал в окно, и я сам, словно бледный пленник, томился на заднем сиденье.

Как только мы покинули город, с бея мгновенно слетел рассеянный вид, он весь подобрался. На машине были установлены особые шины и усиленные рессоры — из тех, которые и привели к исчезновению традиционных караванов верблюдов. Когда на дороге попадался серьезный ухаб — хотя на протяжении первых шестидесяти миль трасса была отличной, — автомобиль преодолевал его почти без запинки.

К рассвету мы уже съехали с хорошей дороги, рядом появилась группа хижин и навесов, которая носила имя Мескене; с этого места начинались низкие безлесые холмы, между которыми виднелись колеи от проезжавших ранее машин. Никогда не забуду Мескене, ведь именно там слуга вдруг обернулся ко мне и произнес: — Эль-Фрат.

Взглянув налево, я увидел льдисто-зеленую реку, петлявшую по пустыне. Это был Евфрат. Каким скромным, каким непохожим на мое давнее представление о Евфрате был этот медленный поток, начинавший здесь свое долгое путешествие по Месопотамии в сторону Вавилона! На протяжении столетий он не раз менял русло. Знаменитая крепость Фапсак, возле которой Ксенофонт в числе Десяти тысяч [3] Десять тысяч — греческие наемники, участники знаменитого пешего похода 401 года до н. э., вернувшиеся на родину из Персии. — Примеч. ред. , а потом и Александр Македонский пересекали реку, лежит всего в нескольких милях от деревни Мескене; теперь там осталось лишь сухое русло, милях в восьми от развалин древней твердыни. Вокруг нас раскинулись руины городов на Евфрате, в которых некогда кипела жизнь, где пересекались торговые пути древнего мира. Эти останки, ныне мертвые, а когда-то стоявшие посреди зеленой равнины, представляли собой в основном песчаные насыпи, а порой виднелись на фоне неба, на вершинах низких холмов.