Василий Песков - Вблизи от Рейна

Множество ребятишек желало увидеть это приветствие. Подходили и взрослые. Шарманщик всем кивал, улыбаясь, и, смотря по тому, какая группа туристов тут появлялась, играл то «Дунайские волны», то «Марсельезу». Был он очень уместен на этой старинной площади. Казалось, он тут и родился в какую-нибудь новогоднюю ночь сразу с усами, с бородкой клином, с озорной улыбкой.

Мы украдкой сняли его, не зная, как относится он к фотографии. Но он подмигнул: «Чего там, валяйте! У каждого свое дело». И мы подошли познакомиться.

— Я известен как «органист Франц». Но когда я снимаю этот наряд и надеваю свитер и джинсы, то становлюсь Бернтом Францем Фишером. Мне тридцать восемь… Вы, я вижу, газетчики, и наперед знаю все ваши вопросы. Инструмент у меня не старинный. Сделали по моему заказу. Исполняет тридцать разных мелодий.

— Среди них нет ли, скажем, «Катюши»?

— О, да вы из Москвы! Занятно…

В короткой дружелюбной беседе мы узнали, что органист Франц со своим инструментом побывал на фестивалях народной музыки во Флоренции, в Вене, в Берлине.

— Если я нужен в Москве, дайте сигнал — сейчас же появлюсь! Говорят, что бродягой-шарманщиком надо родиться. Скорее всего я им родился. Но двадцать лет потерял — служил коммивояжером, продавал знаменитый одеколон. Осточертело всем подносить к носу флакон: понюхайте, что за запах! Случалось, меня прогоняли взашей. А тут я нужен. Я это чувствую.

Мы подарили Францу московский гостинец и попросили: нельзя ли нам снять его возле скульптуры?

— А-а, с коллегами рядом… Конечно! Все газетчики обязательно просят об этом. Я даже могу угадать, как будет названа ваша заметка. «Улыбка города» — так ведь?

Мы засмеялись, потому что эти два слова уже подчеркнули в блокноте.

На ходу, передвигая тележку с шарманкой, Франц показал нам оправленные в целлофан вырезки из газет — парижской, лондонской, мюнхенской, пражской — целый альбом.

— Все про меня. И, обратите внимание, заголовок — как будто все сговорились.

Мы проводили Франца до «сцены» возле палатки с шарами.

— Вообще-то, — сказал он серьезно, — я в Бремене пришлый. Езжу из Кёльна…

И еще одна строчка из детства: «Я выехал в Россию верхом на коне…» — так начинается старая книга, герою которой суждена вечная жизнь наряду с Робинзоном, Дон Кихотом и Гулливером. Помните, герой летал на ядре в неприятельский лагерь и потом еще лошадь его никак не могла напиться, потому что была разрублена пополам и вода из нее вытекала… Да, конечно, речь идет о бароне Мюнхгаузене! Но вот что занятно: барон, оказывается, был реальным лицом. Известно место, где жил Мюнхгаузен, даже дом сохранился. Мы стоим перед этим старинным немецким домом. В сквере напротив журчит вода. Э-э, да ведь это ж та самая лошадь, ставшая тут фонтаном!

Название городка — Боденвердер. Провинция — глуше некуда! На главной улице ребятишки играют в футбол. Местные ухажеры через окошко харчевни любезничают с буфетчицей. Завсегдатаи харчевни играют в карты. Один из них, рыжий и тучный, продолжает, как видно, лучшую из традиций Боденвердера — «заливает». Собеседники улыбаются: ну, меру-то надо же знать!

История города людьми великими небогата, и поэтому царствует тут Мюнхгаузен: дом Мюнхгаузена, кино «Мюнхгаузен», музей Мюнхгаузена, аптека имени Мюнхгаузена.

— Туристов много?

— Тем и живем, — отвечает хозяин харчевни, поджаривая нам сосиски.

В музее — старинные ружья, пистоли, шпаги, гравюры, охотничья сумка, рожок, пожелтевшие книги. Ну и, конечно, портрет знаменитости. На посетителей смотрит красивый осанистый человек лет тридцати. Кираса. На боку шпага.

Пудреный парик в духе времени. Иероним Карл Фридрих Мюнхгаузен. Родился тут, в Боденвердере, 11 мая 1720 года. Восемнадцати лет выехал в послепетровскую Россию на службу императрице Анне Иоанновне. Служил в гарнизонах Петербурга и Риги. В двадцать лет получил звание лейтенанта, а потом ротмистра. О последнем чине сохранилось свидетельство — указ императрицы Елизаветы. «Известно и ведомо будет каждому, что Еронимус Мюнхгаузен, который нам верно служил, для ево оказанной нашей ревности и прележности в наши ротмистры всемилостивейши произведен 20 февраля 1750 года».

В этом чине, женившись на некой Якобине, дочери обедневшего прибалтийского дворянина, барон Мюнхгаузен вернулся на родину, в свой маленький Боденвердер. Вел хозяйство, охотился. И от скуки рассказывал о службе и приключениях. Надо полагать, привирал, и, наверное, очень искусно — «не любо — не слушай, а врать не мешай». Боденвердерцы утверждают: «Послушать барона приезжали из разных мест».