После того как прислуга навела порядок, Томпсон попытался продолжить свое прерванное выступление. Но общество уже не было настроено слушать его. Почти через каждую минуту кто-нибудь из гостей вскакивал и исчезал с искаженным лицом. Все надеялись, что свежий воздух исцелит внезапный недуг, то и дело увеличивающий количество своих жертв. Вскоре стол опустел на две трети, на местах остались лишь самые крепкие.
Таковой была семья Гамильтонов. Морская болезнь не могла справиться с этими могучими людьми. Они продолжали трапезу, не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг.
Леди Гайлбат чувствовала себя хорошо, но тоже ушла в сопровождении слуги и четвероногого любимца, вид и поведение последнего явно говорили о недомогании.
Не поддался болезни также и Элиас Джонсон. Подобно Гамильтонам, он как бы не замечал вокруг себя никого. Но в этом не было высокомерия. Он с аппетитом ел, особенно много пил. Бокалы сменялись перед ним как по волшебству, к великому негодованию соседа, преподобного Кули.
Насколько Джонсон много пил, настолько Пипербум из Роттердама много ел. На каждый бокал, выпитый Джонсоном, Пипербум отвечал тем, что проглатывал огромный кусок. Он уже остыл от ярости, лицо его было безмятежно. По всей видимости, голландец примирился со своей участью и, отбросив мучившие его заботы, предавался спокойному чревоугодию.
За огромным столом осталось только двенадцать пассажиров, среди них Робер, семья Линдсей, Роже, Саундерс и вышеперечисленные персоны во главе с Томпсоном и капитаном Пипом.
Круг избранных был узок, но внушал почтение. Так считал Томпсон, горевший желанием вернуться к столь неудачно прерванной речи.
Однако обстоятельства, похоже, были против него. В тот момент, когда Томпсон собирался открыть рот, в тишине возвысился скрипучий голос.
— Стюард,— позвал Саундерс, отодвинув тарелку,— неужели нельзя принести просто два яйца. Неудивительно, что все болеют. Даже желудок морского волка не вынесет такой пищи!
Это заявление казалось слишком придирчивым. Еда, далеко не безупречная, была, в общем, довольно сносной. Но какое это имело значение для постоянно недовольного Саундерса, внешность которого соответствовала его характеру. Если судить по облику, он представлял собой тип неисправимого брюзги. А возможно, у него имелась какая-то тайная причина не любить Томпсона, сознательно искать поводы к агрессивным выпадам и сеять раздор между Главным Администратором и его подчиненными.
Оставшиеся в салоне путешественники не смогли сдержать смеха. Не смеялся один Томпсон. И если он в свою очередь позеленел, то причиной была отнюдь не морская болезнь.
Мало-помалу жизнь на борту парохода пошла привычным ходом. В восемь утра приглашали к чаю, затем собирались за столом в полдень и семь часов вечера.
Томпсон отдавал предпочтение французским вкусам и привычкам. Он упразднил многочисленные приемы пищи на английский манер под предлогом, что из-за большого числа экскурсий это неосуществимо. Не пощадил даже столь дорогой английскому желудку «five o'clock» [36] [36] Файф-о-клок — традиционное чаепитие в пять часов вечера ( англ. ).
. Усиленно расхваливая полезность своих гастрономических нововведений, Томпсон постепенно приучал туристов к образу жизни, который, как он утверждал, будет наиболее целесообразным, когда они достигнут архипелага. Такая забота о пассажирах, конечно, больше всего преследовала другую цель — сэкономить на питании.
Жизнь на борту казалась однообразной, но не скучной. Море было зрелищем, предлагавшим все новые впечатления. Навстречу шли корабли, проплывали мимо неизвестные земли, оживляя однообразную линию горизонта.
Впрочем, такое случалось пока не часто. Только в первый день обозначился в тумане французский берег порта Шербур на южном горизонте. С тех пор над бесконечным водным простором с кораблем в центре не подымалась никакая твердь.
Пассажиры привыкали к такой жизни. Они проводили время в разговорах и прогулках, не покидая верхней палубы.
Разумеется, речь идет только о здоровых пассажирах. К несчастью, число их не увеличилось с того самого дня, когда аудитория Томпсона столь ощутимо поредела.
Экипажу корабля пока не приходилось преодолевать особых трудностей. Моряк вполне бы удостоил эту погоду эпитетом «прекрасная». Но пассажиры, не привыкшие к морской качке, постоянно привередничали.
Читать дальше