Марина Москвина - Гуд бай, Арктика!..

Так вот, милая Дарья нашла время и попросила «Саре Farewell» прихватить меня с собой, несмотря на ужасную занятость — у себя в «Лаборатории» Даша устраивала выставку мух-художников: мухи летали в стеклянной банке, их движения записывались датчиками, на рулоне бумаги возникали какие-то линии — в общем, у нее там было мух видимо-невидимо, и к тому же вот этим мухам Даша должна была обеспечить и стол, и кров, и приличные условия проживания, чтоб они творили в комфорте.

Управлял мухами американский авангардист с биологическими наклонностями. Стоя возле банки, он придирчиво следил, чтобы мухи не клевали носами, а задорно летали, изображая вдохновенно трудящихся художников. Если он замечал сонную муху, то стучал указательным пальцем по стеклу и говорил: «Davay, davay!»

За время выставки мухи нарисовали сто картин самого разного достоинства, некоторые даже были положительно оценены критиком из «Коммерсанта».

Все там, в «Лаборатории», до того сроднились с этими мухами — как они потом расставались, я не знаю.

А моя Даша — красавица и леди, я видела по телевизору, ходила в длинном черном платье, в туфлях на высоком каблуке — настоящая королева.

Тут Лене пришла посылка из Лондона. В пакете лежала книга «Burning Ice» и фильм о предыдущем путешествии.

С фотографий на нас смотрели лица, какие можно увидеть только в телепередаче «Наша планета» — загорелые, просоленные, знаете, такие бывают, у них океаны плещутся в глазах.

Кругом тоже простирались океаны, плывущие по океанам льды, и вдалеке возносились к облакам, выглядывали из тумана остроконечные горы.

В книге и фильме рассказывалось, как эти люди, писатели, ученые, художники и музыканты на шхуне «Noorderlicht» (по-голландски «Северное сияние») пустились в опасное плавание по Арктике, но не для того, чтобы «покорять» или «освоить полезные ископаемые», а лишь воочию убедиться, какая она прекрасная и хрупкая, насколько драгоценна в чистом виде для жизни на Земле.

Кто-то записывал аквамузыку, голоса китов и плеск Студеного моря, кто-то в кают-компании на гитаре сочинял «Арктическую симфонию», знаменитый скульптор Энтони Гормли лепил снеговика, а его друг архитектор — домик из снега. Дэвид Баклэнд лазерными лучами проецировал на айсберги слова, и каждое взывало к человечеству — остановиться и оглянуться.

Арктическое паломничество, спасительная миссия, абсолютно мальчишеская затея. На фоне ледяных просторов стоял сам Дэвид Баклэнд — высокий, сухопарый, седой, чем-то смахивающий на моего дорогого друга Толю Топчиева, географа и гляциолога, с которым встретились мы на заре моей юности в Приэльбрусье.

Я только поступила в университет, когда меня с одноклассницей Ленкой отправил на базу кафедры гляциологии географического факультета МГУ Ленкин папа — профессор Юрий Фирсович Книжников.

Впервые мы уезжали одни — на Кавказ, в неведомые края, с незнакомыми географами (Ленка училась на физфаке, я на журналистике).

Хорошо помню, как дядя Юра нам втолковывал:

— Если захотите в туалет, сразу бегите, не стесняйтесь, даже если едете на чем-нибудь, все равно — попросите остановиться. А то был такой случай: одна девушка в экспедиции постеснялась — и у нее лопнул мочевой пузырь.

Эту страшную историю мы с Ленкой запомнили на всю жизнь. И уже сорок лет как просимся, независимо от того, надо нам или не надо.

Дэвид Баклэнд и Толя Топчиев оказались похожи не только греческими носами, излучиной губ, хвойными бровями, разрезом бездонных глаз, но и своей пламенной любовью к ледникам.

Ну, Толик — понятно: гляциолог. А Дэвид-то — художник! Что он Гекубе, что ему Гекуба?

Так вот он придумал пронзительную работу — обнаженная беременная женщина, сотканная из света, шагает по отвесной стене ледника, трепетная, беззащитная — перед человечеством и вселенной.

И в этом странном соединении живого, теплого существа, нацеленного на будущее, и голого льда, столь же уязвимого, тающего, который отламывается и обрушивается в море айсбергами, рождается могучий символ и смысл.

Льдины падают и плывут по Ледовитому океану, она шагает, босая, по льдинам, по ледяной воде — с такой доверчивостью, что прямо оторопь берет.

— Вряд ли можно сказать, что искусство решает все, оно не решает ничего, — сказал кто-то из участников той, предыдущей, экспедиции. — Но мы, художники, писатели и артисты, на языке художественных образов поведаем миру, что изменение климата уже произошло. Само собой, всем пора задуматься, что с этим делать. И, в конце концов, хорошо бы выяснить, черт возьми, сколько нам тут еще осталось?