Леонид Почивалов - И снова уйдут корабли...

— Николай Глебов погиб на боевом посту науки, на самом его переднем боевом крае. Как солдат. — Капитан помолчал, стряхнул с лица брызги, долетевшие из-за борта. — Он отдал жизнь океану, океану мы отдаем его останки…

Потом была долгая пауза. Только слышалось, как глухо шумели волны у правого наветренного борта. Вдруг в непогодный мир, в котором мы существовали, упали звуки музыки. Ее источали палубные динамики, но казалось, она сама по себе рождалась над мачтами судна в сыром, в рваных лохмотьях туч поднебесье, и трудно было в этот момент представить себе другую, более драматическую, более мужественную, такую мудро печальную и в то же время столь возвышенную музыку. Она звучала, как раздумье над жизнью, над подлунным миром, в котором мы существуем, над судьбой человека, которая имеет свое начало и, увы, конец перед вечностью, куда уходит последний отблеск человеческой жизни. Неторопливая, полная силы и стойкости мелодия пронизывала грохот шторма — что ей шторм? — свист ветра в снастях, и казалось, мы слышим голос Вечности.

Это была «Лунная соната» Бетховена.

Под ее звуки матросы приподняли верхний край помоста, и тело усопшего спокойно соскользнуло за борт, в волны. Короткий всплеск и — теперь только память о Глебове. И в следующее мгновение, прервав бетховенскую мелодию, раздались над океаном с длинными паузами три долгих торжественных печальных гудка «Витязя». Корабль прощался со своим старым товарищем.

Это произошло в 18.00 по судовому времени в Тихом океане. Судно сбавило ход, положило перо руля в крайнее правое положение и на малой скорости пошло по широкому прощальному кругу. Штормовой ветер, меняя направление, вместе с судном туго прошелся по нашим затылкам, щекам, лбам… Судно двигалось по кругу в кипящем океане, как солдат почетного караула перед Вечным огнем, а над нами продолжала звучать «Лунная соната».

Но вот ветер снова нам в лицо. Выйдя на прежний курс, «Витязь» дал еще один гудок, уже короткий, рабочий, и пошел своей дорогой, на север, к дому. Вахтенный помощник капитана на мостике записал в судовом журнале: «11 марта 1971 года. Филиппинское море. Из Кавьенга в Токио. 18.00. 17.30,4 северной широты, 140 23,4 восточной долготы. Глубина 4870 м. Произвели похороны по морскому обычаю Н. А. Глебова».

Ушел моряк в океан и не вернулся обратно.

Горловина залива расширяется, и в иллюминаторы ударяет дождь огней. Они цепочками тянутся по берегам бухты Золотой Рог, мерцают на стоящих на рейде судах, густо карабкаются по склонам возвышающейся над городом горы, густеют у ее вершины, красным пунктиром забираются еще выше в небо по невидимой во мраке стреле телевизионной башни. Кажется, будто мы вплываем в праздник. И настроение у нас в эти минуты праздничное. Что бы ни случилось, нет большего счастья, чем встреча с Родиной. Здравствуй, Владивосток!

Мы все стоим на палубах, дожидаясь подхода к причалу. Там, на причале, нас ждут. Но вновь и вновь тревожно ударяется в груди сердце. Стоит оглянуться на корму, и видишь наш полинявший под ветрами тропиков корабельный флаг. Он приспущен. На своем борту несет наш корабль для кого-то беду.

Звонит машинный телеграф: «малый ход», «стоп», «малый назад», «стоп!», «малый вперед!», «стоп!». Толчок — мы у стенки. Все еще подрагивает пол под ногами, где-то в утробах судна еще живет, шевелится машина, но вот вздрогнула в последний раз и затихла. Рейс окончен.

Я торопливо собираю вещи в своей каюте. За сутки прибытия принялся за сборы, а оказывается, все еще что-то упорно цепляется за свои привычные места — галстук за планкой в шкафу, карта маршрута на стене, кипятильник на крючке над умывальником…

Сую все, что попадется под руку, в чемодан. Скорей бы на берег, на аэродром, в Москву — заждались меня там мои. Как-никак, а почти полгода в пути.

Осторожный стук в дверь. Входит мой товарищ. У него странное лицо — словно он внезапно почувствовал нездоровье, уголки губ горько опустились книзу. В руке держит какой-то листок.

Он шарит взглядом где-то вокруг меня, потом его сухие без блеска глаза тусклыми пятнышками замирают на моем лице.

— Ты ведь моряк. Поэтому будь мужествен!

— Не понимаю…

— Видишь ли… — мне кажется, его губы еле шевелятся, с огромным трудом выдавливая слова: — Видишь ли… Пока ты плавал, не стало на свете Юры…

— Какого Юры?

— Твоего брата.

…Я схожу с последней ступеньки трапа, ступаю на причал, иду куда-то.

Города для меня уже не существует, только асфальт дороги под ногами. Она все время упрямо забирается в гору. Где-то я сворачиваю с дороги, и под моими подошвами ступеньки лестницы. Их очень много, их не счесть, потому что квартира на самом верхнем этаже. Знакомая, оббитая потрескавшейся клеенкой, дверь. За ней — мои друзья. Кроме них, у меня никого во всем городе. Мне трудно без них в этот час.