Генри Мортон - Прогулки по Испании - От Пиренеев до Гибралтара

Южные склоны привели меня в огненную страну, где из красной почвы росли оливы и лилась с холмов Рио-Тинто. Долины здесь прелестны, в полях пасся скот, а беленые домики выглядели белее, чем в любой другой части Испании. Потом я увидел Севилью. Город распластался по равнине, а в центре его, словно мастодонт, громоздился собор.

Моя комната в Севилье выходила на сад, расчерченный тропинками из красного гравия, где под пальмами цвели клумбы алых канн. Несколько фонтанчиков пускали блестящие струйки к солнцу. Утром меня будил звук садовничьих грабель, сгребающих жесткие листья канн, и через открытое окно я видел, что сегодня будет еще жарче вчерашнего.

К Севилье подъезжаешь, представляя бабушку и прабабушку, которые когда-то давно выходили с акварелью и рисовали прелестные картинки: осликов и мулов, нагруженных кувшинами с водой, и красивых андалусийцев в широких шляпах и красных кушаках — все это сохранилось во множестве семейных альбомов. Именно в Севилье в девятнадцатом веке родилась Испания с туристического плаката; и во многом ее создавали богатые высшие классы Англии, которые прибывали на кораблях в Кадис или Гибралтар. Без сомнения, если бы наши предки приближались к Испании старым путем, через Пиренеи или Ла-Корунью, плакатно-романтическая Испания получилась бы немного иной; и андалусиец с его кордовской шляпой, бакенбардами, короткой курткой и узкими штанами, не стал бы типичным испанцем для стольких людей по всему миру. Наверняка кастильцам, астурийцам, галисийцам, баскам, каталонцам и всем прочим испанцам смешно видеть, что весь мир принял андалусийца, вероятно, наименее типичного из всех представителей Испании, за основной типаж нации. Так можно было бы объявить ирландца девятнадцатого века, с его дубинкой -shillelagh [62] Дубинка ( ирл .). , типичным англичанином; в самом деле, мне порою кажется, что кастилец относится к андалусийцу с тем же ласковым терпением, каким англичанин нынешнего века одаряет «Падди», удивительного, непоследовательного, но всегда очаровательного и забавного ирландца.

Легенда о танцующей Испании появилась после войны за Пиренейский полуостров, когда впервые со времен Тюдоров английский взгляд обратился к Пиренеям. Южная Испания внезапно стала модной: Вашингтон Ирвинг, «Тысяча и одна ночь» Лейна, «Севильский цирюльник», молодые моряки и стрелки, приехавшие из Гибралтара домой на побывку, возрождение шерри как модного напитка в Лондоне — по слухам, благодаря поездке лорда и леди Холленд в Испанию, — все это помогало приманить англичан в Андалусию. К счастью для всех, для богатых средних классов девятнадцатого века было столь же легко попасть в Севилью из Кадиса, как в средние века для английских паломников добраться в Сантьяго-де-Компостела из Ла-Коруньи. Одно за другим: шерри в Хересе, шахты Рио-Тинто и Гибралтар, — и английское влияние на юге Испании оказалось довольно велико; а поездка в Севилью на Пасху, когда в Англии нередко еще холодно и тоскливо, стала обычным делом.

На испанской почве легенды растут сами собой, а легенда, что Испания — солнечная страна мавританских узоров и волнующих женщин, была весьма выгодной. Во время визита к высокопоставленному чиновнику Государственного департамента туризма в Мадриде я немало повеселился, обнаружив, что он инспектирует будущие плакаты. Все до единого изображали испанские сценки, какими их ожидают увидеть: танцовщицы с кастаньетами — руки подняты над головой, а ноги отстукивают taconeado [63] Дробь, выбиваемая каблуками ( исп .). — которые, чиновник знал не хуже меня, настолько же типичны для Испании, как Обанские игры [64] Обанские игры Хайленда — ежегодные национальные собрания шотландских кланов, включающие спортивные, музыкальные и танцевальные состязания, в том числе и конкурс волынщиков. Проводятся с 1871 г. в городке Обан графство Аргайллшир, на западном побережье Шотландии. для Англии. Но это курица, несущая золотые яйца.

Мой отель был огромным, роскошным и пустым, поскольку в июне в Испании очень мало туристов. Он построен во время краткого правления Эдуарда VII, когда богатство, словно зная, что уготовано ему судьбой, блистало последними всплесками. Чем больше я смотрел на свой туалетный столик, тем больше уверялся, что некогда он отражал плечи какой-нибудь красавицы, написанной Сарджентом; мне чудился даже призрак горничной — она грела щипцы для завивки над пламенем метиловой горелки и раскладывала на кровати белый атласный наряд с рукавами-буфами. А в соседней комнате «дорогой Джордж», который охотился на болотах до зари, снимал куртку с поясом, бриджи-никербокеры, замшевые гетры и твидовую шляпу с наушниками и пуговкой на макушке, потом принимал ванну, одевался и вооружал глаз моноклем. Длинные коридоры с бесконечными рядами дверей из красного дерева, казалось, помнили таких призраков — сейчас они для нас столь же архаичны, как и елизаветинские.