Джули Пауэлл - Путешествие мясника

Мои пальцы посинели от вечно царящего здесь холода, поясница разламывается, руки ноют, а в холодильной камере висит партия свиных полутуш, которые мне надо разделать за три часа, оставшиеся до закрытия магазина. Я улыбаюсь, глядя в чашку. Я сейчас очень далеко от дома. Я сейчас именно там, где хочу быть.

Наверное, я слишком долго живу в этом городе, раз вместе с прочими чертами коренного ньюйоркца успела заразиться необъяснимым презрением к штату Нью-Джерси. Я даже некоторое время сомневалась, перед тем как отправиться сюда. Тем не менее сейчас я еду по шоссе 202 и любуюсь неожиданно симпатичным пейзажем с пологими холмами и заброшенными амбарами. Мобильный здесь не ловит, что приводит меня в состояние, близкое к панике, — еще одна чисто нью-йоркская дурь. Я то и дело бросаю тревожные взгляды на экран в надежде, что появится название сети, но пока без всякого толка.

Окна в машине опущены, и, вместо выхлопных газов и кислых химических испарений, успевших пропитать весь салон до съезда с автострады, я с наслаждением вдыхаю ароматы клевера и скошенной травы. Эти запахи успокаивают меня. Я стараюсь дышать поглубже.

Предыдущие несколько месяцев дались мне нелегко.

Думаю, дело в том, что в присутствии мясников меня охватывает идиотская робость. Я уже давно питаю к ним слабость — такую же, какую многие женщины чувствуют к пожарным. Наверное, здоровый, перемазанный сажей ирландец — это тоже неплохо, если вы торчите от таких вещей, но лично я, так сказать, таранам предпочитаю отмычки. Выломать дверь может любой, у кого хватит решительности и мускулов. Даже я на это способна — если не физически, то психологически уж точно: назовите меня Джули-Паровой Каток-Пауэлл, и я не обижусь. Такого рода силу я понимаю и тоже ценю. Но куда больше мне импонирует мужчина, способный с легкостью взвалить себе на плечо целую тушу свиньи и с такой же легкостью в считанные минуты изящно и ловко разделать ее на великолепные порционные куски. Перед таким талантом я низко склоняю голову.

Мне нравится думать, что мясники владеют каким-то особым сокровенным знанием и их руки с самого рождения умеют ловко нарезать тончайшие котлеты. Мне нравится, что в них так явно и недвусмысленно выражено мужское начало. Они известны своими солеными шуточками и старомодной склонностью к сексизму, однако, когда человек за прилавком мясной лавки называет меня «малышкой» или «милочкой», я невольно чувствую себя польщенной. Но больше всего мне нравится уверенная властность, с которой мясники орудуют разделочными электропилами или объясняют покупателю, как правильно готовить «корону на ребре». Они знают о мясе больше, чем я знаю вообще обо всей жизни. Бугрящиеся бицепсы и квадратики на животе, конечно, хороши, но для меня суть мужественности — уверенность, а ее у мясников в избытке. Уверенность манит меня, как что-то экзотическое и чуждое, с чем я никогда в жизни не сталкивалась (или, во всяком случае, не имела дела очень давно, с самого детства, с тех пор как сама выбрала и присвоила себе Эрика; тогда я была другим человеком, совершенно не таким, как сейчас).

Наверное, именно поэтому в присутствии мясников я теряюсь и начинаю мямлить.

Если предстоящий разговор страшит меня, то я снова и снова мысленно репетирую его, и ничего хорошего из этого обычно не выходит. «Мне бы очень хотелось научиться…»… «Я подумала, может, вы могли бы…»… «Поверьте, мне действительно ужасно интересно…». Тьфу!

Это ведь далеко не первое заведение, куда я обращаюсь. Началось все несколько недель назад в «Оттомонелли», первой мясной лавке, в которую я заглянула после переезда в Нью-Йорк, и до сих пор моей самой любимой. Аккуратная небольшая витрина на Бликер-стрит, со сверкающими стеклами, ровными рядами окороков и уток и тугими красно-белыми маркизами, так удачно гармонирующими с красно-белыми ломтями мяса. Я довольно часто к ним заходила, и скоро работавшие там мясники — братья, я думаю, все лет шестидесяти-семидесяти, в неправдоподобно чистых белоснежных халатах — начали узнавать меня и тепло приветствовать.