Для меня самое странное в этом деле — его продолжение. Если окажетесь в Колониальной конторе Уайтхолла, на почетном месте вы увидите бюст Эдварда Гиббона Уэйкфилда, колониального администратора. После освобождения из тюрьмы он эмигрировал и сделал блестящую карьеру в Австралии, Новой Зеландии и Канаде. На самом деле, он стал апостолом научной колонизации.
Итак, соперничество между бродягами, полунищими обитателями приграничных районов и пьяными торговцами, спавшими чутко, чтобы не пропустить топот копыт и скрип очередного экипажа с беглецами, оставило свою тень в Сарке и Гретна-Грин. Мне искренне жаль. Хотелось показать вам уголок романтического мира, но я чувствую — полагаю, большинство читателей согласятся со мной, — что мы немного бы потеряли, если бы все эти пыльные шляпы, старомодные галстуки, наковальню и другие ветхие реликвии Сарка и Гретна-Грин уничтожили.
В таком вот настроении я покинул Гретна-Грин и взял курс на север, в сторону Киркпатрика и Экклефехана. Я твердо обещал себе «плотный ужин с чаем» в Дамфрисе.
4
Дорога бежала через тихие поля. По правую руку, где река Сарк петляет по равнине, среди болот Солуэй, на закате ноябрьского дня 1542 года шотландская армия в десять тысяч воинов была разбита и бежала в панике в самую трясину, в заледенелые глубины Солуэйских песков, куда завел их губернатор Уэльса. Как мирно выглядят ныне эти места в сиянии солнца, и небольшая речка сверкает среди зеленых лугов! Но то, что произошло на этих мирных берегах, разбило сердце Якова V.
Я подъехал к маленькой, аккуратной деревушке, вдоль главной улицы которой бежал веселый ручей. В воде резвились утки, а белая корова стояла у кромки воды, глядя в пространство с философской сосредоточенностью, свойственной ее виду. Дети, вырвавшиеся из школы, карабкались на крошечный мостик, а по обеим сторонам дороги строгие дома пристально смотрели вниз глазницами окон, сохраняя облик суровых и неприступных пуритан. Не приходилось сомневаться: это Экклефехан, «Энтепфул» из карлейлевского романа «Сартор Резартус», а ручей, что так спокойно бежал по плоскому руслу, соответственно, — старый добрый «Кубах». Итак, я оказался в деревне, подарившей литературе самую позитивную и примечательную личность со времен доктора Джонсона.
Карлейль покоится ныне под простым камнем на церковном дворе. Ему было гораздо проще оказаться в Вестминстерском аббатстве, однако он всегда был человеком непростого характера, так что предпочел вернуться в Экклефехан.
Вдоль ручья тянулся ряд домов, обращенных к нему фасадами. Один из них выделялся беленой аркой, которая вела во двор. Именно под этой аркой провозили повозки с гранитом каменщики Джеймс, Фрэнк и Томас Карлейли. Сегодня Дом с аркой стал «местом рождения», и вам придется заплатить шиллинг, чтобы попасть в тесные комнатки, где провел детские годы «мудрец из Челси».
Я купил билет и получил два трехпенсовика на сдачу, верный знак, что я уже пересек границу! Я зашел в дом, чтобы медленно побродить в меланхоличной атмосфере, типичной для всех «мест рождения».
В наше время в Великобритании есть дома, где родились пятнадцать, шестнадцать, может быть, восемнадцать или даже двадцать детей, но они никогда не обретут официального статуса «места рождения», которое создает один — единственный ребенок, оставивший заметный след в мире; именно так заурядная сельская постройка вдруг обретает особый ореол. Место рождения Карлейля сродни дому Шекспира в Стратфорде или коттеджу Бернса в Аллоуэе. Оно вызывает ощущения, подобные тому, с каким, верно, мать Наполеона взирала на карьеру своего импульсивного сына. Многие полагают, что почтенная мадам Бонапарт не была удивлена ходом событий, упорно рассматривая хаос, в который поверг Европу ее отпрыск, как результат широкомасштабной демонстрации его дурного нрава. Мне всегда казалось, что все эти убогие «места рождения» ничуть не смущены, как кое-кто предполагает, обрушившейся на них славой и не гордятся ею, а всего лишь пребывают в некотором недоумении среди груды реликвий, словно хотят сказать: «Ах, да; возможно, ему удалось одурачить весь мир, но меня-то он не обманет! Я отлично помню, как его не раз хорошенько отшлепали вот на этой табуретке — той самой, на которую с таким благоговением взирают посетители, — и как его неоднократно запирали вон в том чулане, который теперь называют Уголок Поэта. Добрый старый уголок, в который его посадили, когда он разбил камнем окно в доме мистрисс Макдональд…»
Читать дальше