В. Козлов - Полярная фактория

При более близком знакомстве это, конечно, не так. Начать с того, что затопление ему абсолютно не угрожает: за 10 лет существования наводнения не было.

Новый порт основан в 1932 году в связи с возникновением идеи карских экспедиций. Сначала здесь была устроена только радиостанция „Убекосибири“, затем мало-помалу организовались: фактория Госторга, метеорологическая станция, отделение Рыбтреста, артель рыбных промыслов, амбулатория и т. д.

Операции товарообмена карских экспедиций с иностранцами сосредоточились в Новом порту. Сюда приходили заграничные суда, сдавали привезенный товар и забирали наш экспорт. К сожалению, на Обской губе вообще нет места для удобного глубокого порта. Все разгрузо-погрузки производились на рейде с борта на борт. Это создавало массу затруднений и неудобств. Когда в 1929 году открылся глубоко-фарватерный порт в Игарке на Енисее, туда, естественно, перебросились все операции ввоза и вывоза Северного морского пути. В Игарке океанские пароходы-грузовики причаливают непосредственно к береговым пристаням. Конкурировать Новый порт не может.

Что же касается районного значения Нового порта, то оно растет с каждым днем и будет расти в тесной связи с освоением края и с развитием промыслов.

В прошлом году здесь организован районный центр — Ямальский. Уже нынешней зимой 1932 года создан первый тузсовет на этом полуострове. Это крупный шаг вперед в деле освоения. Трудности и препятствия, с какими удалось сбить кочевые чумы ненцев в тузсовет, показывают, насколько важна и ответственна работа, предстоящая Ново-портовскому району. Именно отсюда протянутся нити советской государственности в нетронутую пустыню Ямала и Гыдоямы.

Но первое наше впечатление об этом порте было, повторяю, неважное. Разыгрывался ветер, выше и выше хлестала волна. Напуганные рассказами о здешних штормах, пассажиры с тревогой разглядывали берег. „Микоян“ оставил лихтер на якоре и ушел с остальным караваном барж и ботов в Таз. Когда он скрылся и мы очутились в одиночестве, волны стали словно б еще выше, еще неукротимей заколотили в борта. Без самоуверенного, внушительно поревывающего „Микояна“, лихтер казался беспомощным и брошенным на произвол судьбы…

А далеко-далеко посреди воды торчит какая-то пустяковина, для чего торчит — неизвестно. Ни помощи от нее в случае чего, ни успокоения смятенным пассажирским душам. Того гляди, сама захлебнется в воде.

Так и увел нас „Микоян“ дальше в необозримый простор воды с воспоминанием о Новом порте, как о чем-то маленьком, сереньком, жалком.

От Нового порта шли по Обской губе, как по океану. Насколько хватает бинокль Цейса — вода и вода. Цвет и вид ее своеобразен. Не мутная, но и не та морская голубовато-прозрачная, точно слегка подернутая, синевой чистоты. Какая-то тусклая вода, напоминающая плохое бутылочное стекло, сквозь которое ничего не разглядишь.

Без отдыха плещется необозримое пространство и плюется пенистыми брызгами волн. Неутомимость ветра изумительная. То справа, то слева, то вдруг забежит вперед и, надув щеки, злобно свистит навстречу. Словно сердится, что мы вторглись в принадлежащие ему одному владения. В щелисто-громоздких сооружениях на верхней палубе гудит и воет, как в печной трубе.

Но наш „Северопуть“ огромен и здорово загружен. Он прочно устойчив уж одной своей колоссальной тяжестью. Волны плещут до верхней бортовой обшивки, брызги обдают бак и якорный шпиль, а раскачать тысячетонную махину не в состоянии. И мы идем почти без качки, лишь со слабыми ее признаками.

На мостике шкипер и его помощник, энергичный симпатяга — паренек Волков, зорко всматриваются вдаль, следят за ходом буксирующего „Микояна“. При малейшем изменении курса, перекладывают руль вправо, влево, „одерживают“ — не дают катиться тяжелому лихтеру по инерции в бок.

Временами с „Микояна“ передают в рупор какую-то команду. Что именно — разобрать трудно: теплоход далеко впереди и ветер относит, заглушает. Лица наших кораблеводителей напрягаются, глаза вопрошающе устремлены друг на друга. Волков срывается с мостика и через головоломные препятствия мчится на нос, перевешивается за борт, будто нюхает якорную цепь.

— Ба… ба… гу… гу… гу… во-о… — трубно несутся звуки с „микояновой“ кормы, но ничего внятного из них никак не выкроишь.

— Громче! Что там кашу жуешь, сукин сын! — надсадно врет Волков и держит ладони у уха приемником.