Тим Северин - Экспедиция «Уллис»

Томас Эйбел Бримэйдж Спрэт был типичным ученым-моряком викторианской эпохи. Его отцом был герой Трафальгара, знаменитый хромой капитан Джеймс Спрэт, который, зажав в зубах абордажную саблю, бросился в море с борта «Дифайенса», подплыл к французскому 74-пушечному кораблю «Эгл» и в одиночку пошел на абордаж. Проникнув через транцевое окно внутрь корабля, он выбрался на палубу юта и один схватился с многочисленной командой. Убил двух врагов, в борьбе с третьим скатился на главную палубу, добил и этого, но и сам был серьезно ранен. Его спасло от смерти появление абордажного отряда с «Дифайенса», однако храбрость капитана Спрэта стоила ему карьеры. Ранение сделало его колченогим, и Джеймс Спрэт, уйдя в отставку, поселился в Тинмуте, где прославился как пловец на длинные дистанции.

Именно в Тинмуте родился в 1811 году Томас и в возрасте шестнадцати лет, естественно, был записан в ВМС своим бесстрашным отцом. Однако в ту пору ощущался дефицит на морские битвы, и в 1832 году Томас Спрэт отплыл в Средиземное море на гидрографическом судне «Мастифф». Последующие тридцать восемь лет он занимался съемками средиземноморских берегов, стал авторитетом в области картографии и дослужился до звания вице-адмирала. Показательно, что заодно он стал страстным собирателем древностей. Когда археологи всерьез приступили к поискам Трои, в их распоряжении была так называемая «Карта Спрэта», детальнейший план окрестностей древнего города, который Томас Спрэт, будучи еще гардемарином, летом 1839 года начертил вместе с одним немецким профессором древней истории, пользуясь тем, что британские корабли бросили якорь недалеко от Трои. Все три великих археолога, копавших Трою, — Генрих Шлиман, Вильгельм Дерпфельд и Карл Блеген (вскоре мы еще встретимся с ними) — пользовались «Картой Спрэта», и я посчитал примечательным совпадением, что в задуманном нами исследовании географического фона «Одиссеи» нам предстояло положиться на труд того самого картографа, чье мастерство способствовало открытию Трои. Я говорил себе, что нельзя придумать лучшей иллюстрации непреходящего очарования нераскрытых тайн гомеровских поэм. Но если археологам труды Спрэта и его товарищей по флоту служили подспорьем на суше, то мы на «Арго» собирались пользоваться ими в море, для чего они, собственно, и предназначались.

Лоцманы и рыбаки района Дарданелл расскажут вам, что ветер в проливе 250 дней в году дует с севера на юг. В ту же сторону направлено течение, соединяющее Мраморное море с Эгейским. Его скорость достигает трех узлов, и для корабля бронзового века было немыслимо идти против ветра и течения. Я убедился, что нам на редкость повезло в прошлом году, когда мы шли по следам Ясона и его аргонавтов из Эгейского моря в Мраморное. В тот раз нам благоприятствовал столь редкий здесь южный ветер, увлекая «Арго» вперед по поверхности моря со скоростью шесть-семь узлов, хотя берега уходили назад наполовину медленнее, потому что вода-то текла в противоположную сторону. Нечастые южные ветры и встречное течение во многом определили выбор места для основания Трои. Древним судам приходилось по много дней стоять у южного входа в Дарданеллы, выжидая, когда перемена ветра позволит продолжать путь. В районе временной стоянки устраивались импровизированные рынки, налаживался обмен товарами — и появился город. Некоторые историки полагают, что гаванью служил тогда не исчезнувший ныне просторный залив, а бухта Бесика, расположенная за мысом дальше к югу. Однако они не учитывают сильное течение в Дарданеллах, которое, разветвляясь по выходе из пролива, затрудняло движение судов, идущих на север из Эгейского моря. Наиболее мощная ветвь направлена как раз в сторону бухты Бесика, так что войти туда на веслах и под парусом совсем не просто. Уж, наверное, опытные древние кормчие предпочитали избранный также Ясоном и аргонавтами северный маршрут в обход острова, известного теперь под названием Гокчеда. Естественно было, бросив якорь в большом заливе, надежно защищенном от неблагоприятных ветров и течений, занять идеальную позицию, чтобы воспользоваться первыми же дуновениями ниспосланного богами южного ветра, который позволял покинуть стоянку и идти галсами вверх по Дарданеллам.

Второй урок, которому меня научила Троя, связан с знаменитой историей долгого и успешного в конечном счете поиска этого полумифического города. Главная заслуга в «открытии» Трои принадлежит Генриху Шлиману. Состоятельный коммерсант, он занялся археологией, твердо уверенный, что в основе «Илиады» и «Одиссеи» лежат подлинные факты, хотя большинство ученых специалистов считали обе поэмы чистым вымыслом. Движимый наивным романтическим убеждением и наделенный к тому же поразительной энергией, Шлиман, не жалея средств и здоровья, приступил к поиску реальных свидетельств того, что Агамемнон, Менелай, Нестор, Улисс и прочие герои действительно жили на свете. Сначала он на Ионических островах (где мы еще встретимся с ним) искал места, связанные у Гомера с возвращением Улисса на родину, а в 1870 году начал копать Трою и вскоре ошеломил специалистов, обнаружив остатки легендарного города на холме Гиссарлык (что означает «крепость, дворец»). «Найти» Трою Шлиману помогло эффективное сочетание логики, интуиции, уверенности в себе и широкое заимствование идей предшественников, которые до него прочесывали этот район в поисках неуловимого города. Он преуспел там, где потерпели неудачу куда более ученые мужи, преуспел не столько даже потому, что верил в Трою, сколько потому, что учитывал все содержащиеся в поэмах Гомера ключи в комплексе, не отдавая предпочтение лишь какому-то одному.