Поль Верн - Из Роттердама в Копенгаген на борту паровой яхты «Сен-Мишель»

День, когда поднимались мы, то есть мой сын и я, выдался ясным. Вид с верхушки колокольни открывался великолепный: можно было окинуть взглядом весь Зунд, от северного его конца до южного, однако осмотру мешал резкий восточный ветер. Нам едва хватало обеих рук, которыми мы вцепились в поручни, чтобы удержаться и устоять под неистовыми порывами ветра. Поэтому мы не могли воспользоваться подзорной трубой, и нам никак не удавалось различить флаг легкого судна с двумя желтыми трубами, шедшего по Копенгагенскому рейду и приветствовавшего двадцатью одним залпом датский флаг, развевавшийся над цитаделью. Повернувшись на север, мы разглядели у оконечности Зунда маленький городок Эльсинор [68] [68] Между Копенгагеном и Эльсинором по прямой линии около сорока километров. . Между ним и Копенгагеном расстилался огромный лес; под его высокими деревьями приютились многочисленные виллы. В этом лесу, ставшем, по существу, пригородом Копенгагена, богатые семьи устраивают себе летнее жилище, примыкающее к Лангелиние, красивому месту для прогулок, занимающему морской берег. Со всех концов побережья люди съезжаются к прогулочной аллее на пароходиках, причаливающих к длинным пирсам — своеобразным деревянным или железным эстакадам, живописно выступающим в море. Мы тут же задумали на следующий день совершить приятную экскурсию в Эльсинор, чтобы посетить замок Кронборг.

Эта старинная крепость защищает северный вход в Зунд, и именно в ней — волею Шекспира — разыгрываются страшные сцены мрачной трагедии «Гамлета».

Однако, несмотря на интерес, который у нас вызывала открывавшаяся внизу замечательная панорама, самое время было подумать о возвращении, потому что положение стало нестерпимым: порывы ветра резко усилились, и временами мы ощущали покачивание колокольни под его мощным дыханием.

Мой сын, менее искушенный, чем я, начинал страдать от этого подрагивания, чрезвычайно мучительного, когда находишься в ста метрах от земной поверхности. Он зеленел на глазах, словно его мучил приступ морской болезни, взгляд его блуждал… Да, пора было уходить.

Мы начали спускаться. Этот вонзающийся в пустоту шпиль имел форму штопора, а восхождение на него напоминало мне экскурсии по горам, которые я всегда плохо переносил. Я пока не позеленел, как мой сын, но зато побледнел словно полотно и, продлись наше пребывание наверху чуть дольше, определенно пришел бы в такое же состояние, как он.

Мы спустились уже метров на двенадцать, когда на нашем пути возникло непредвиденное препятствие.

Проход, рассчитанный на одного человека, перегородила дама лет пятидесяти с небольшим в нахлобученной розовой шляпке и безвкусной одежде цвета зеленого яблока, напоминавшей обуженным покроем и приметной формой чехол зонтика.

Эту даму, по всей видимости, немку, сопровождали одиннадцать ребятишек! Да-да, вы прочли верно: одиннадцать ее собственных детишек! И кто знает, сколько еще их могло остаться ниже.

Ведомый ею караван замыкал, поотстав на пять или шесть метров, очень толстый господин, без сомнения, муж дамы, мокрый от пота и пыхтевший за двоих.

Что делать? Ситуация складывалась весьма затруднительная. Я не мог повернуться и подняться по лестнице, так как опасался, что не справлюсь с налетевшим шквалом. Самым разумным представлялось идти на сближение, но тогда следовало заставить отступить всю эту семейку, поскольку разойтись на такой узкой лестнице было невозможно.

Положение становилось рискованным… Мать бомбардировала меня бешеными взглядами и, казалось, готовилась к битве. Ее отставший супруг, не оценив опасности, что-то бурчал себе под нос; мне показалось, что он был в чертовски плохом настроении.

Самым разумным выходом были переговоры с подошедшими; можно было попытаться уговорить их спуститься.

— Мадам, мы не можем повернуть назад, — сказал я с решимостью в голосе, — из этого ничего не выйдет.

— Но, месье, — заговорила она по-французски с сильным немецким акцентом, хотя понять ее все-таки было можно, — мы, несомненно, имеем право…

— Конечно… Только знайте, что есть такие положения, когда сила важнее права. Мы вынуждены спуститься.

И в то же мгновение я показал на все более искажающееся лицо сына.