Игорь Зотиков - Пикник на Аппалачской тропе

На другой день флаг мне вернули, принеся извинения за то, что случилось. Но я уже сломался:

— Уйдите от меня, никого из вас не хочу больше видеть.

В таком состоянии я пробыл на Мак-Мердо несколько дней. Ходил в кают-компанию, в лабораторию, на обед, завтрак, ужин, сухо отвечал на приветствия. Однажды встретил я и Джима.

— Привет! — крикнул мне он громко.

— Привет, чаплан, — ответил ему я, и мы разошлись.

Через секунду он догнал меня.

— Извини, я хочу спросить тебя, почему ты назвал меня чаплан, а не Джимом, как раньше?

— Потому, что ты и есть чаплан, а Джимом называть тебя не обязательно.

— Нет, обязательно, для тебя обязательно. Я тебе друг и радовался тому, что ты мне улыбаешься. И многие чувствуют то же самое. И ты не можешь, не имеешь права быть другим. Ведь ты первый советский русский, которого каждый из нас увидел… И, пожалуйста, называй меня не чапланом, а Джимом. Я ведь твой друг.

Ударив меня грубо по плечу, чаплан повернулся и быстро ушел.

И удивительно, он вылечил меня, как будто вставил снова в меня что-то такое, что сломалось, и я опять начал улыбаться своим друзьям. Так по-новому узнал я чаплана, хозяина Бутса. Но главное о Джиме мне узнать еще предстояло.

Наступил день, когда какое-то новое, почти осязаемое напряжение нависло над нами всеми. Конечно же я узнал об этом последним. Ведь мой английский был еще так плох, что я сам себя в шутку называл «десять процентов». Дело в том, что, как мне рассказали мои друзья-моряки, в американском флоте на уроках тактики, планирования операций их учат: «Вы должны всегда помнить, что, как бы тщательно вы всем ни объяснили задачу, всегда имеется десять процентов людей, которые об этом ничего не слышали и ничего не знают».

— О! Теперь я понял, кто я, — сказал я, когда услышал впервые эту историю. — Я — «десять процентов». Поэтому прошу всех иметь это в виду и вести себя со мной соответствующим образом, не стесняться извещать меня время от времени о том, что вроде бы всем давно известно.

Но этой новости, которая вскоре стала официальной, многие даже и не поверили сперва. Оказалось, что советская и американская антарктические экспедиции где-то на высоком уровне в Москве и Вашингтоне договорились уничтожить всех собак на своих станциях, чтобы эти собаки «не нарушали окружающую среду», не пугали бы пингвинов и тюленей, не разгоняли бы птичьих базаров. И во исполнение этого решения адмирал издал соответствующий приказ, согласно которому Бутс должен быть уничтожен.

Буря страстей поднялась в измученных полярной ночью наших сердцах:

— Нет!

Но что мы могли поделать с приказом адмирала. Сначала капеллан ругал эти «великие державы, которые не могут договориться во Вьетнаме, а тут вдруг пришли к согласию о судьбе несчастного Бутса». Чаплан не отпускал собаку от себя ни на минуту и клялся, что размозжит голову каждому, кто до него дотронется. Роптали и мы, но понимали, что рано или поздно это кончится, не знали только как, когда. И вот в один из дней чаплан пришел вечером в наш клуб какой-то сияющий, как бы потусторонний, узнавший что-то, что недоступно нам.

А мой друг Дасти — начальник станции — был в тот вечер не в ударе. Сидел за столом в офицерской кают-компании и молчал. Вечером по станции поползли слухи, и даже мне стало известно по секрету, что лейтенант-чаплан написал начальству на Большую землю официальный рапорт о том, что он, один из ответственных за моральное состояние людей во время зимовки, считает невозможным убить сейчас единственную и любимую собаку Мак-Мердо и, не видя другой возможности остановить это, доводит до сведения корпуса капелланов, что он будет вынужден после того, как это произойдет, совершить страшный грех — покончить с собой.

Этой ночью я не спал не потому, что сказывалось действие полярной ночи. «О чем думает сейчас чаплан, лежа в своей каюте? Действительно ли он готов умереть за Бутса? Ведь выхода, после того что он сделал, уже нет. Долг чести офицера работает и здесь. И что думает сейчас мой друг начальник? Готов ли он выполнить приказ адмирала и этим одновременно лишить жизни человека?» Ответов у меня не было. Уж слишком спутала все наши чувства и поступки полярная ночь.

На другой день начался поиск вариантов того, что можно сделать, чтобы спасти чаплана и Бутса. Меня, как «эксперта по России», попросили узнать, как поступила со своими собаками «другая сторона». Мы соединились с Мирным по радио, и я узнал печальный рассказ о том, как во исполнение той же рекомендации перестреляли собак и в моей антарктической альма-матер. В ответ я рассказал о нашей борьбе за Бутса. И вот радисты поделились со мной маленьким секретом Мирного.