Уильям Бакли: Австралийский робинзон

Я уже вконец отчаялся, когда увидел высокий куст, усыпанный неизвестными мне ягодами. Они могли оказаться ядовитыми, поэтому я старался на них не набрасываться.

Ягоды меня порядочно подкрепили, а тут мне еще посчастливилось найти источник с прекрасной водой, из которого я пил, сколько душе моей было угодно.

В этот день всевышний был ко мне благосклонен — очевидно, из сочувствия к моим страданиям — и послал моллюсков в большом количестве.

Итак, теперь у меня были огонь, пища и вода.

Чуть не забыл сказать, что мои товарищи захватили с собой ружье, которое мы унесли из лагеря. Да и вообще я, наверно, многие подробности упускаю или рассказываю не вполне последовательно. Надеюсь, читатели простят меня: время и страдания многое стерли из моей памяти, оставив в ней только то, что забыть невозможно.

В этом благословенном уголке я задержался на неделю, а может, две или три, трудно сказать, ведь я потерял счет времени и замечал только смену дня и ночи. Силы мои вскоре восстановились, и, уж конечно, я не преминул горячо поблагодарить бога за то, что он не оставил меня в беде, и попросить его помощи в тех лишениях и страданиях, которые, быть может, еще ждали меня.

Однажды пошел ливень — первый с начала моего путешествия — и не прекращался целые сутки, но я нашел пещеру и укрылся там от потоков воды.

Окрепнув, я возобновил свой путь, стараясь не удаляться от побережья, где было вдоволь моллюсков, хотя мне по-прежнему приходилось туго из-за недостатка пресной воды: ко всех попадавшихся на моем пути реках вода была соленой или солоноватой.

Через два дня я дошел до большой скалистой гряды протяженностью около мили — австралийцы называют ее Нураки. Над ней нависал крутой берег, почти заслонявший ее от лучей солнца. Мне показалось, что здесь не бывает отливов и глубина воды почти не меняется.

Это было первое место, где я задержался надолго. Дело в том, что из-за плохой пищи, особенно скудной в последнее время, да к тому же еще принимаемой нерегулярно — я то голодал по нескольку дней, то наедался до отвала, — по всему телу у меня высыпали нарывы и болячки, так что каждое движение причиняло мне боль, и я с трудом передвигался. Вот я и решил остаться здесь, пока не выздоровею, тем более что со скалы сбегал быстрый ручей с пресной водой. Около него я начал строить шалаш из веток и морских водорослей. Нелегкая работа для больного человека, но я, превозмогая мучения, причиняемые мне малейшими усилиями, за три-четыре дня закончил свою «виллу»; в ней я прожил несколько месяцев.

Мой рацион пополнился ползучим растением, обнаруженным мною на побережье. По вкусу оно напоминало арбуз довольно пресная, но хорошо освежающая пища. Кроме того, я нашел поблизости ягоды, похожие на смородину — черную и белую, и каждый день устраивал роскошные пиршества. Мои силы — физические и духовные — быстро восстанавливались. Помню, мне даже приходила в голову мысль остаться здесь до конца своих дней, но я всякий раз быстро от нее отказывался. Человек не может жить без себе подобных, в нем заложены инстинкты, заставляющие его обзаводиться семьей, пусть даже самой скромной, и обществом, пусть даже самым непритязательным.

Однажды, когда, погруженный в думы, я смотрел из своей робинзоновской хижины на расстилавшиеся впереди безбрежные воды, мне показалось, что я слышу человеческие голоса. Оглянувшись, я, к моему удивлению, увидел троих австралийцев, которые стояли на высоком берегу прямо надо мной. Их единственную одежду составляли короткие шкуры опоссума, наброшенные на плечи. Они стояли надо мной, с копьями в руках, я же был совершенно беззащитен и, признаться, здорово испугался. Надеясь, что они меня не заметили, я заполз в расселину скалы.

Австралийцы, однако, вскоре отыскали меня и начали что-то кричать. Мне показалось, что они предлагают мне выйти, и я выполз наружу (к тому же в расселине стояла вода и долго я оы там все равно не высидел), почти не рассчитывая на их милосердие. Они удивленно уставились на меня: по-видимому, их поразил мой рост. Схватив обе мои руки, они ударяли то себя, то меня в грудь, издавая при этом звуки, которые походили одновременно и на пение, и на плач. Мне они казались зловещими. Затем австралийцы ткнули пальцем на шалаш и дали мне понять, что желают осмотреть его. Мы вошли внутрь. Мои новые друзья — если это были друзья — чувствовали себя как дома, хотя явились без всякого приглашения. Один из них развел большой костер, а другой, сбросив шкуру, зашел в море и наловил раков, которых бросил в огонь, поглядывая на меня с таким выражением, словно затем собирался зажарить меня, чтобы внести некоторое разнообразие в меню Сейчас, вспоминая об этих минутах, я, конечно, могу улыбаться и даже смеяться, но тогда, смею вас заверить, мне было не до смеха.