Пьер Гэсо - Священный лес

Прислонившись к стене хижины, двое старейшин бесстрастно играют в фао. Они быстро перемещают зерна на овальном деревянном блюде, испещренном квадратными углублениями. Мы останавливаемся возле них и пытаемся понять, правда безуспешно, правила этой африканской игры.

Вся деревня звенит от ударов пестов: женщины рушат рис — главную пищу тома, чтобы приготовить обед к полудню. Мы все еще не видели Ково. Я решаюсь пойти к нему. Он в хижине не один. На голове у него красная феска — знак его достоинства.

Вокруг Ково сидят бородатые старики с седыми, заплетенными в короткие косички волосами и сердито о чем-то спорят. Догадаться о причине этого собрания нетрудно, так как при моем появлении все разговоры смолкают.

Мы обмениваемся обычными любезностями:

— Ишэ, ишэйо… имама, мамайо.

Затем вновь воцаряется молчание, и атмосфера остается враждебной. Формулы вежливости в точности соответствуют нашему «Добрый день, как вы поживаете?» и могут означать равным образом как равнодушие, так и лицемерие. После минуты тягостного молчания Ково дает мне жестом понять, что хочет поговорить со мной на улице. Мне кажется, что он смущен еще больше, чем остальные, и я, немного обеспокоенный, следую за ним.

После того как Ково еще раз рассыпался в благодарностях и признаниях в своих добрых чувствах к нам, он перешел к фактам: за месяц до нашего приезда какие-то белые силой проникли в священный лес, чтобы похитить ритуальную маску. Ярость колдунов распространилась на всех иностранцев. Более чем когда-либо они полны решимости ревниво охранять свои тайны. Они не понимают, почему белые проявляют такой интерес к священному лесу, и отказываются разрешить нам войти в него.

Ково молод. Хотя он и вождь, он не может идти против воли старейшин.

— Распоряжаются старейшие, — важно говорит он глухим голосом. — Я больше ничего не могу для тебя сделать.

Разговаривая, мы вышли за границу деревни и оказались у входа в священный лес. Я отказываюсь верить в непреодолимость препятствия и начинаю настаивать:

— Я привез тебе фильм и фотографии, как обещал. Я специально приехал из Парижа со всей аппаратурой. Надо что-то сделать.

Ково колеблется и отводит глаза в сторону.

— Я сделал все, что мог.

Я смотрю на громоздящиеся друг над другом огромные черные корни папоротника. За ними простирается запретный мир, от которого меня отделяет несколько шагов. И, сам того не желая, я возвышаю голос:

— Это невозможно, Ково. Нужно еще попытаться.

Мой гнев приводит Ково в изумление. Долго смотрит он на меня, растерянно, почти скорбно.

— Как хочешь, — произносит он, наконец. — Сегодня вечером я еще раз соберу стариков. Ты сам будешь говорить с ними.

Затем он оставляет меня и присоединяется к группе знахарей, ожидающих его возле хижины.

Решаясь на эту экспедицию, мы хорошо понимали, что тома не допустят нас легко к тайнам своего магического мира.

Ково искренен. Я знаю его достаточно хорошо, чтобы быть уверенным в его благожелательности. Можем ли мы надеяться на успех, если он, вождь, несмотря на свой престиж, потерпел поражение?

Мои товарищи с тревогой ждут результатов разговора с Ково.

— Итак? — спрашивает Жан.

Я сообщаю им печальную новость.

— Знаешь, почти все здешние старейшины знакомы с нами. Если нам хоть немного повезет, все еще может уладиться.

Может быть, нам и в самом деле удастся своим присутствием сгладить дурное впечатление, произведенное на них насильственным вторжением каких-то европейцев в священный лес.

Мы узнаем окончательное решение только вечером, и все четверо изо всех сил стараемся выглядеть оптимистами.

Солнце быстро клонится к западу. Маленькими группами молча старейшины входят в хижину Ково. Но пустой площади идет женщина, одетая только в м’била — короткие штаны в виде треугольника, которые все женщины тома носят под набедренными повязками. Она без покрывала, и ее растрепанные курчавые волосы торчат во все стороны. На щеках, груди, животе и бедрах широкие полосы подсыхающей грязи. С ничего не выражающим лицом она идет, как автомат, уставившись в одну точку. В руке она держит две зеленые ветки. За нею следует плакальщица и у каждой двери объявляет о смерти какой-то старухи из соседней деревни.

Наступила ночь, а мы все еще сидим молчаливым кружком возле своих дверей и ждем. Видимо, в хижине старейшин идет серьезный спор. Иногда они говорят громче, и мы различаем тогда глуховатый голос Ково. Мы не знаем языка тома, но чувствуем, что он защищает наше дело, сталкиваясь с полным непониманием и фанатизмом стариков. Внезапно становится тихо. Дверь открывается, и в освещенном проеме вырисовывается высокий и худой силуэт Ково. Медленными шагами он пересекает площадь. Уже по его походке нам все становится ясным. При его приближении я поднимаю лампу-молнию. На темном, глянцевитом лице Ково выражение крайней усталости. В глазах слезы.