Герман Волков - Золотая Колыма

Местные деятели могли оказать куда более серьезное сопротивление, чем тираннозавры Геолкома. Получалось, что Билибин понапрасну добивался в Москве и Ленинграде организации экспедиции, что он лезет куда его не просят. Поначалу Юрий Александрович растерялся. Давать телеграмму Серебровскому? Но вдруг Серебровский даст указание расформировать экспедицию Билибина, раз Владивосток посылает свою?..

Однако Билибин, видимо, родился в рубашке: Серебровский сам приехал с инспекцией во Владивосток.

Он быстро разобрался в ситуации. Оказалось, Дальгеолком и Дальзолото никакой экспедиции на Колыму не организовывали, а старательскую артель послали наобум, преждевременно. Словом, Серебровский посоветовал местным руководителям никаких препятствий Билибину не чинить, а своими делами заниматься посерьезнее. Отошло время золотых лихорадок, начинается планомерное, на научной основе, развитие золотой советской промышленности.

У Совторгфлота на Дальнем Востоке своих пароходов было мало. Плыть предстояло на зафрахтованном японском «Дайбоши-мару», дряхлой, изъеденной ржавчиной посудине. Ее, пятнадцать лет пролежавшую на дне, подняли недавно и пустили по рыбалкам Охотского побережья.

Билибин при посадке озорно пошутил:

— Колумб плавал на «Святой Марии», а нам приходится на какой-то «Дай бог шмару...»

Все захохотали, и даже очкастый японец в черном кимоно, который стоял у трапа под клеенчатым зонтом и неразборчиво выкрикивал по списку пассажиров, захихикал, хотя, вероятно, и не понял, как обозвали его галошу.

В дождливую теплую ночь двенадцатого июня 1928 года расставались с огоньками бухты Золотой Рог. Молча и долго стояли на мокрой палубе, прикрываясь плащами и рисовыми циновками.

В Японском море судно сразу же окутал туман, такой непроницаемый, что с кормы не было видно носа, и посудина будто стояла, лишь в пенистом шлейфе за винтом было заметно какое-то движение. Сквозь туман не разглядели остров Хоккайдо, вслепую прошли опасный пролив Лаперуза. В Охотском море туман сгустился и начало покачивать.

Далькрай навязал экспедиции врача, так как на все Приколымье не было даже ни одного фельдшера. Билибин взял в свой штат престарелого доктора Переяслова, не без ехидства спросив, кого он, кроме себя, будет лечить... При первой же качке лицо Переяслова стало похоже на незрелый лимон, и старик проклинал медицину, которой отдал жизнь, а она не придумала для него никакого снадобья от морской болезни.

Беспокоили Билибина сиплые гудки «шмары»... Для инженеров и доктора матросы по приказанию капитана сколотили из горбылей каюту с двухъярусными нарами, поставив ее на палубе у самой трубы, и громкие, протяжно хриплые гудки, издаваемые пароходом через каждые пять минут, дабы не столкнуться с другим судном, действовали на нервы пассажиров, не давали глаз сомкнуть.

Спотыкаясь о снасти, разбросанные где попало, по облитой вонючим мазутом палубе Юрий Александрович добирался до борта, задремывал на какой-то миг и вздрагивал, лишь захрапит гудок.

Цареградский качку переносил легко, но гудки и его выматывали. Тонкие губы перекосила кислая усмешка. Все поэты, воспевавшие море, казались лжецами. Альбом для зарисовок он не доставал, фотоаппарат не открывал.

Лишь Мипдалевич, уполномоченный Дальзолота,— он плыл со всем семейством в трюме — инженерам завидовал:

— Как буржуи плывете, в каюте. И почему капитан услужил только вам?

Билибину этот губастый Миндалевич сразу как-то не понравился, и не хотелось с ним говорить.

Ответил Цареградский:

— Мы вам охотно уступили бы свой люкс, но вы и ваша супруга проклянете нас за одни эти гудки...

— Да ладно... Мы и в снегу ночевали, нам и трюм привычен. На Севере что главное? Непритязательность. Завернулся в шкуру и спи. Непритязательность и терпеливость. Велят ждать — жди. Жди пароход, который неизвестно когда придет. Жди каюров, которые перед дорогой пьют чай часа три, а ты сиди и жди. Сам не торопись и других не торопи. Да и куда торопиться? На кладбище, что ль? На Севере и на кладбище можно не спешить. Труп, хотя и скоропортящийся товар, тут может лежать долго, а закопают в мерзлоту — тысячу лет пролежит... Я тут, в Охотске и Оле, пять лет уполномоченным Дальгосторга служил, а это в тутошних краях—бог и царь! Потому что на Севере главное — торговля, еще раз торговля и тысячу раз торговля! Через нее все снабжаются, все питаются, через нее государству — пушнина и золото. Я ныне уполномоченный Дальзолота. Первый золотой король! А Дальгосторг передали Лежаве-Мюрату... Имя у него громкое. Был председателем Государственного резинотреста, слышали? А теперь вот — в наших отдаленных краях... А я мог бы и раньше ухватиться за колымское золото. В позапрошлом году приехал ко мне в Охотск этот... Поликарпов. Бородатый, черный, как цыган, и сам без роду без племени. По Колыме бродил, а ко мне приехал заявку делать...