Юй Хуа - Десять слов про Китай

Ван Цзе была первым моим редактором. Некоторое время спустя она из «Пекинской литературы» перешла в журнал «Мост». В начале 1984 года, в зимний полдень, я навестил ее там. Мы уселись поближе к батарее и долго болтали о жизни. Потом я потерял ее из виду. Ее коллеги тоже не знают, где она теперь. При мысли о ней меня всякий раз посещают недобрые предчувствия, надеюсь, пустые. Мы, как в романе, из незнакомцев превратились в друзей, а потом вновь стали незнакомцами.

Тогда, двадцать шесть лет назад, я провел в Пекине почти месяц. Чжоу Яньжу хотела, чтобы я в одном из рассказов переписал слишком мрачную, с ее точки зрения, концовку. Хотя мы о капитализме знали лишь понаслышке, она убежденно заявила: «Пессимизм присущ только капиталистическому обществу».

На работу у меня ушло только два дня. Я учел все пожелания: чтобы напечататься, я был готов не только концовку, а весь рассказ превратить в песнь торжествующего оптимизма. Чжоу Яньжу осталась очень довольна, назвала меня умницей и посоветовала не спешить домой, а как следует погулять по Пекину.

Я не знал, что буду жить в Пекине, поэтому с жадностью ухватился за это предложение. Город еще не был туристическим. В императорском Запретном городе я за весь день увидел человек десять. До заставы «Восьми направлений» Бадалин долго добирался автобусом и самоотверженно гулял по Великой Китайской стене, невзирая на ледяные оплеухи декабрьского ветра. Единственный турист мне попался по пути к Башне сигнальных костров. Я предложил ему подняться вдвоем, но он только поежился.

Когда я вернулся к остановке, он сидел в уголке и дрожал. Автобус все не шел. Я сел по соседству и задрожал в такт.

В наше время Запретный город и Великая Китайская стена напоминают летом транспорт в час пик.

Посетив все что можно, я спросил у Ван Цзе, куда бы сходить теперь. На все ее предложения я отвечал одним словом: «Был!» Она рассмеялась и сказала: «Значит, тебе пора домой».

Ван Цзе купила мне билет, посчитала, сколько мне причитается, сходила в бухгалтерию и принесла деньги. Мне заплатили за все время в Пекине, в том числе и за развлечения! Возвращаясь на юг с семьюдесятью юанями в кармане, я чувствовал себя миллионером.

Еще Ван Цзе выдала мне справку, что я действительно работал в Пекине над рукописью.

Оказалось, это очень важно. Едва увидев меня, наш главврач спросил: «Где справка?»

Поездка в Пекин прославила меня в родных краях. В истории Китайской Народной Республики я первый житель городка Хайянь, правивший рукописи в Пекине. Уездное начальство решило, что такой талант, как я, не должен тратить молодые годы на вырывание зубов. После долгих согласований и постановки семи печатей меня перевели в райскую обитель — местный Дом культуры.

В первый же день, памятуя о том, что деятели искусств много бывают на улице, я опоздал на работу на два часа — и все равно оказался первым. Я счастливо вздохнул и сказал самому себе: «Вот мое место!» Это самое приятное из моих социалистических воспоминаний.

Несколько лет назад западная журналистка спросила меня: «Как же вы решились оставить хлебную профессию дантиста и стать бедным писателем?» Она не приняла во внимание, что при социализме мы ели из одного котла: зарплата у всех городских жителей была совершенно одинаковая. Разница между зубным врачом и писателем заключалась только в том, что врач был несчастным голодранцем, а писатель счастливым.

Я пишу уже двадцать шесть лет и могу сказать, что мне это нравится. Литературное творчество способствует душевному спокойствию. В книге можно выразить то, чего не выразишь в повседневной жизни. И чем скучнее моя повседневная жизнь, тем богаче литературная.

Панкадж Мишра прислал мне email — из своего дома в Лондоне, или в Дели, или еще откуда-нибудь. Он спрашивает, почему в моих поздних произведениях гораздо меньше жестокости, чем в ранних.

Этот вопрос мне задают уже лет пятнадцать. Критики считают это переломом в моем художественном методе, предлагают самые правдоподобные и неправдоподобные объяснения. Некоторые считают, что дело в моей личной жизни: красавица жена и милый сын поселили мир в моей душе. Часто спрашивают меня об этом и за границей.

Забавно: «нового» Юй Хуа спрашивают о том, куда подевался «старый». Но надо сказать, что после выхода моего романа «Братья» родился третий Юй Хуа. Так считает французский критик Нильс Аль, так считают несколько моих китайских друзей, и я разделяю их точку зрения. Но сейчас второй Юй Хуа будет объяснять пропажу первого, а пропажей второго и появлением третьего я займусь как-нибудь позднее.