Василий Песков: Зимовка

Восток… Я внимательно изучил снимок, сделанный с низко пролетавшего самолета. Все на виду – богатство и крайняя скудность одновременно. Богатство потому, что каждый килограмм груза, завезенного сюда, стоит десять рублей. Но вот оно все перед нами это богатство. Два темных, похожих на вагоны, продолговатых бруска – это жилье, научные лаборатории, кают-компания, радиостанция, баня, кухня, медпункт. Нетрудно представить себе вагонную тесноту в этих хранящих тепло оболочках. Тепло и свет давал Востоку третий слева брусочек с пристройкой. Это ДЭС. Четыре двигателя стояли под этой крышей. В пристройке жили трое механиков. Высокая будка с полосатым шаром на крыше – святилище аэрологов. Отсюда запускаются в небо шары с измерительной аппаратурой, отсюда за ними следит локатор. Сооружение с башнями – установка для бурения льда.

В середине снимка вижу запасы горючего в баках. Правее стоят тракторы-вездеходы, походный домик-балок. В правом верхнем углу на постаменте из бочек – старенький вездеход. Он покоился тут на свалке. Но время идет, вспомнили: на этой машине пришел сюда в 1957 году основатель Востока полярник Алексей Трешников. Реликвия! Так появился тут монумент. Что же еще… Еще мы видим три домика для научных работ, следы тракторов, видим флаг, возле которого установлен столб-указатель: до Мирного – 1438 километров, до Москвы – 15 621. Вот и весь легендарный Восток, «не блещущий красотой хутор, заброшенный в глубины Антарктиды», – сказал в своей хорошей шутливо-серьезной книге об Антарктиде писатель Владимир Санин. «Восток – подводная лодка в погруженном состоянии. Так же тесно, так же трясемся над каждым киловаттом энергии и так же не хватает кислорода…» – сказал четырежды тут зимовавший начальником станции Василий Сидоров. «Труднейшая станция», – сказал ее основатель Алексей Трешников. «Кто на Востоке не бывал, тот Антарктиды не видал», – гласит полярный фольклор. Таков этот «хутор».

Все, кто летят на Восток, вполне понимают: зимовка даже без всяких ЧП, обычная, благополучная зимовка – нелегкое испытание человеку. И слово «восточник» двадцать пять лет произносится с уважением.

На этот раз Восток уже в самом начале зимовки уготовил людям очень суровый экзамен. Из дневника А.М.: «25 февраля. После кино отправился спать. В час ночи меня разбудил прибежавший радиотехник Полянский: „Юрке плохо, скорее!..“ Прибегаю в медпункт. Механик Юра Астафьев лежит на кушетке на себя не похожий. Хрипы, конвульсии. „Помогите! Воздух, дайте скорее воздух“. На Памире я такое уже наблюдал – начало отека легких. А это значит – опасность самая крайняя. Днем, как и ждали, подскочила температура. На фоне отека легких развивается пневмония. Применяем антибиотики и все, что положено в этом случае. Ясно: Юрку надо немедленно эвакуировать. В Мирном ситуацию понимают, но самолет подняться не может – у них там ветер двадцать пять метров в секунду и видимость почти ноль».

«26 февраля. Дежурю возле больного. Радисты сказали: летчики будут к нам пробиваться. Но возможно ли это? – температура у нас 58,7, всего 1,3 градуса до критических 60, когда полеты уже невозможны».

Самолет все-таки прилетел, забрал больного. И это было его спасением.

«12 марта. Получили радиограмму от летчиков. Вчера два борта покинули Мирный курсом на Молодежную. Там один самолет законсервируют на зимовку, другой повезут в Союз на ремонт. Все. Теперь, если что-нибудь случится, помощь не прилетит…

И вот он, «подарок судьбы» – случилось! В час получения радиограммы в медпункт пришел взволнованный инженер Михаил Родин с жалобой на одышку и нарастающее удушье. Та же картина, что и у Юрки, – начало отека легких и пневмония… В глазах у нашего друга мучительная тревога. И чем мы можем его утешить? Мы говорим, что сделаем все возможное. Но Мишка-то понимает: спасение – самолет. А слово это мы даже вслух не можем произносить – мороз под семьдесят, какие могут быть самолеты».

«14 марта. Бессонная ночь у постели больного. Наш Михаил догорает, как свечка. Держится только на кислороде, гормонах и на сердечных. Губы едва шевелятся. Сказал: „Может быть, все-таки самолет?..“ Кислородных баллонов осталось пятнадцать, в сутки уходит один баллон».

Четырнадцатого марта с Востока на Молодежную ушла радиограмма, в которой взвесили каждое слово: «У одного из зимовщиков тяжелая форма горной болезни. Был консилиум. Решили: дальнейшее пребывание на станции связано с риском для жизни. Просим авиаторов отреагировать». Посылавшие радиограмму вполне понимали: просить, настаивать, требовать невозможно, нельзя. Радиограмма была адресована сердцу летчиков. И цели она достигла.