Александр Романенко - ВьЮжная Америка

— Над Венесуэлой летим.

Жена и стюардесса одновременно кивают. «Венесуэла, Венесуэла», — думаю я и впадаю в мечтательность. Все мои ассоциации, связанные с этой землей, — фотография одной потрясающей красавицы, ставшей как-то не очень давно Мисс Мира. Но вспомнить ее лицо никак не удается — все Мисс Мира похожи друг на друга как родные сестры, известный факт.

Мы обожаем обеды в самолетах. Просто поразительно, какие мы глупые, нам всегда кажется, что обед в самолете — бесплатно. Мы никогда не перекусываем в аэропортах — зачем? Все равно скоро принесут в салоне. Я знаю, что примитивный ломтик курицы с горошком, съеденный на высоте десять тысяч метров, обходится нам примерно во столько же, сколько платят за настоящее итальянское куриное жаркое в первоклассном ресторане где-нибудь на Сейшелах. Но об этом хочется забыть: «авиационная» курица с горошком — бесплатно. Невинный самообман.

Пообедав, употребив по два «бесплатных» же стаканчика красного сухого, принимаемся за обсуждение распорядка нашего первого дня на месте. В конце концов побеждает мой план номер три: прилететь, поселиться в отеле и, не переодеваясь, отложив пересмотр вещей и даже душ до вечера, немедленно пойти гулять по городу.

Вскоре объявили о снижении. Не дождавшись, пока мы застегнем ремни, самолет клюнул носом розовую тучку, выпорхнул из нее и подарил пассажирам правого борта великолепный вид на горное ущелье, украшенное петлями блестящих ручьев. То ли снижение шло слишком энергично, то ли горы под нами становились все выше, но, глядя в иллюминатор, можно было подумать, что посадка произойдет как раз на одном из этих ручьев, где-нибудь поближе к овечьим поилкам.

Вдруг картина изменилась: горы словно провалились в бездну и открылась глубокая темно-зеленая долина, исполосованная дорогами, заляпанная многоугольниками жилых районов, хрустальными осколками теплиц и прочими признаками развитой цивилизации. Притормозив, мы опустились еще ниже — и все засияло, заискрилось, ожило. После двухчасового горного пейзажа мелькающие под нами стеклянные пирамиды домов показались небоскребами Манхэттена. Цивилизейшн, цивилизейшн! Восторг, ура, не Куба!

Жена радостно комментировала свои впечатления, тяжелые камни валились с наших душ — цивилизация, красота, надежда… Мы летели над парками и стадионом на высоте не более трехсот метров: травяные лужайки казались удивительно гладкими, серые бетонные дорожки — удивительно чистыми.

Я люблю смотреть посадку, люблю переживать миг первого касания земли, и в такую минуту мне все равно, где я, сознание заполняется одной-единственной, но громадной мыслью — я далеко, уже далеко! Это чрезвычайно важно для меня, хоть я и не смогу толком объяснить почему.

Кубинский летчик, очевидно очень хорошо усвоивший советскую школу пилотирования советских же судов, приземлил нас так мягко и нежно, будто вез нитроглицерин. Самолет побежал по новенькой черной дорожке, зарычал, затрепетал крылом.

— Нужно выйти первыми, — неожиданно заявляет Валентина.

— Зачем?

— Багаж получать.

Я не улавливаю связи между получением багажа и необходимостью выйти первыми: самолет полупустой, толкучки не ожидается, к тому же мы — единственные русские на весь салон. Остальных русских (большинство) поглотили Канарские острова, а нескольких несчастных съела Куба. Не обращая внимания на уговоры стюардессы, мы покидаем наши уставшие кресла и перебираемся поближе к выходу.

Вскоре подали трап. Я устремляюсь вперед, соскальзываю на землю, ноги гнутся плохо.

— Не жарко, — говорит жена.

«Не холодно», — думаю я.

Все вокруг нравится мне с первого взгляда. Я глубоко вдыхаю свежий воздух, стекающий с длинной горбатой горы. Новые запахи, тропическая эйфория.

Мое настроение поднимается на еще большую высоту при виде местной таможни. Ужас и содрогание при воспоминании о таможне кубинской еще живы в нас, но здесь, в Эквадоре, — свобода. Никому не приходит в голову рыться в наших сумках, благообразный паренек в полувоенной форме улыбается на все тридцать три, едва нас завидев. У меня в голове мелькает подозрение, что его улыбка слетит в один миг, как только он развернет наши советские паспорта, но я ошибаюсь. Едва скользнув взглядом по красным книжечкам, паренек тут же причислил нас к разряду «желательных туристов», которым положена максимальная виза, и заулыбался еще радостнее.

Непонятно почему, но Эквадор, в отличие от других латиноамериканских стран, относится к российским гражданам очень дружественно. Ни разу за годы жизни в этой стране я не сталкивался ни с какими негативными проявлениями, причиной которых было бы мое гражданство. Наоборот, у местных жителей Россия прочно ассоциируется с Европой, а значит — с богатой жизнью и с Горбачевым (Ельцин им до сих пор неизвестен и, вероятно, не будет уже известен никогда), а Горбачев для них — символ еще более богатой жизни. Именно так большинство эквадорцев понимают наши реформы.