Николай Шпанов - Наш полет в лесные дебри

Быстро тускнеет запад. Из розового он превратился уже в лиловый. Потом темносерая мгла затянула все небо. И вот уже почти совершенно-темно. Без помощи карманного фонаря нельзя разобраться в приборах. Только его белый луч выхватывает из мрака темные коробки альтиметра и барографа [2] Альтиметр— прибор высотомер; барограф — прибор, записывающий на полете высоту полета, по ленте барографа (барограмме) можно проследить весь полет. . Мелькнет в серебре электричества циферблат часов, и снова все погружается в полную чернильного мрака ночь.

— Закурим?!

Вынимаю из сумки банку с монпасье — „наши папиросы". Принимаемся дружно жевать его.

В десятке километров на Норд остаются огни Сергиева. Небольшая группа довольно ярких, мигающих желтых глазков, вкрапленных в черный бархат лесистых далей.

Курс склоняется все больше на Ост. Вместо черного бархата лесов под аэростат подбегает тускло-серая гладь огромного озера.

Вправо совсем невдалеке бисерным венцом горит Переяславль-Залесский.

Полет уже вполне установился. Можно закусить… Идем все той же скоростью под курсом 33–34 Норд-Норд-Ост. Внизу непросветная тьма. Только изредка промерцает мимо одинокий глазок в какой-нибудь сонной деревушке, и снова точно внизу нет ничего.

Под резким глазом фонаря карта, лежащая у меня на коленях, кажется светлозеленым ковром. Леса, леса без конца. Твердой черной стрелой вонзается в них моя курсовая черта и упирается прямо в Ростов. И действительно через несколько минут впереди на Норд-Осте ярким пятном вырисовываются его огни. Подходим к городу. Царит полная тишина.

— Алло, алло, город Ростов!.. Алло, алло, город Ростов!.. но зычный рупорный зов не имеет ответа, Ростов спит. Только из самого центра, с пятна затененных деревьями ярких фонарей доносятся звуки оркестра — бравурным маршем запоздалые ростовцы стараются отогнать охватывающий их спозаранку провинциальный сон. Мирно плещется в сонную набережную огромное озеро. И на нем никакого движения.

Рис. 4. Пилот аэростата „Мосавиахим" — Константинов (1). Пилот аэростата „Авиалим Сев. — Зап. Области” (2). Пилот аэростата „ОСО Военно-Воздушной Академии" (X) и его помощник — Ланкман (XX) (3).

Теперь уже, судя по карте, рукой подать до Ярославля. Через каких-нибудь полчаса убеждаемся в том, что это так и есть. Прямо на нас идет светлоголубое зарево мерцающих тысячью глазок ярославских огней.

Но в чем же дело? Почему вся масса огней не, приближается к нам, а как-будто уходит куда-то влево? Справляюсь с компасом и вижу, что ветер резко меняется здесь и курс круто склоняется на Ост. Приближаемся к Волге, но" вместо того, чтобы ее пересечь, идем вдоль ее левого берега и даже уклоняемся на Згод.

Курс быстро переходит на 50, 60, 70 и продолжает склоняться на Ост.

— В чем там дело, Николай Николаевич? Что за прелестная улица тут влево от нас?

— Волга, Михаил Николаевич.

И действительно, как улица хорошего города, сверкает под нами огнями фарватера Волга. И между ними от огонька к огоньку, шлепая колесами, ползет пароход. Два ряда горящих огнями палуб отражаются в темной воде и блики бегут в стороны по зыбящейся от парохода воде. Но вот все это остается на Норд. Мы опять в темноте. Только далеко на Норд-Ост горит теперь Кострома.

Склоняюсь над дрожащей фосфорной линейкой компасной стрелки — курс уже 95. Снова из-под гайдропа показывается улица волжских огней. На этот раз мы идем ей вразрез и, оставив вправо тусклые огоньки набережной городка Плесса, уходим снова на Норд-Ост. Где-то очень далеко на Зюд-Зюд-Ост остается утонувшая едва заметными бликами в черной бездне Кинешма. Погружаемся в совершенно непроглядную темень.

Какою-то странною нереальностью веет от доносящихся с земли, из непроглядной темени, двенадцати длинных ударов колокола. Полночь.

А кругом тишина. Слабо доносится с черной земли шорох гонимых ветром по лесу лиственных волн.

— Хорошо, Михаил Николаевич.

— Да, хорошо, кто раз полетел, захочет лететь во второй.

В полном безмолвии время бежит в темноту.

— Ну, однако, делается, что-то свежо; вероятно, скоро рассвет. Надо доставать фуфайку.

И через пять минут широкая спина в белой фуфайке снова загородила от меня доску с приборами. Ноготь меланхолически постукивал по стеклу, будя заснувшие стрелки анероидов. Тьма уходила. Делалось холодно-серо, и сквозь серую мглу проступали снизу леса. Зеленая гуща деревьев, подернутая сильною ржавчиной осени, расступалась иногда только для того, чтобы дать место узенькой желтой прогалине полянки.