В. Васильев - Два года в тундре

В коллективе встретили много знакомых, которых во время ярмарки на Белой экспедиция угощала в своем домике. Вскоре подъехал сам Омрытагин. Он ездил за волком, попавшим недавно в капкан; зверь оборвал цепь и унес капкан на защемленной ноге. Омрытагин его нагнал, убил и привез в стойбище. Волк летал на нарте во всю ее длину. Это был огромный зверь с роскошной пушистой шкурой; с правой задней ноги еще не был снят погубивший его капкан.

Совершенно незаметно подошли белые ночи. В полдень солнце припекало так, что нарты глубоко вязли в рыхлом снегу. Пришлось переключиться на ночные кочевки. Тундра покрылась лысыми проталинами. Олени меняли рога, линяли, худели и были очень раздражительны. Личинки оводов во множестве ютились под кожей животных и в носоглотке. Олени непрерывно — чихали, окрашивая снег брызгами крови. Все это было явным признаком наступления весны. Местные чукчи весьма критически относились к плану отряда — добраться по снегу до Канчалана. Впрочем, чукчи в большинстве случаев не имеют представления о местностях, лежащих за Пекульнеем, и о Канчалане знают лишь понаслышке. Места их кочевок располагались в долине рек Белой и Ирумки, где они и проводили всю свою жизнь.

Надо было торопиться, чтобы не застрять где-нибудь в горах вдали от Канчалана. Задержка в пути обрекала экспедицию на вторую зимовку.

30 апреля остановились близ скориковского табуна, а 1 мая приехал в гости сам Скориков с тремя пастухами, среди которых был Игы. Праздник отметили дневкой и стрелковыми состязаниями. На радиомачте гордо развевался красный флаг. День был пасмурный, кружились снежинки.

Игы был еще не стар. Глаза у него постоянно бегали по сторонам, широкий рот расплывался в улыбке. Вся его фигура была олицетворением тонкой хитрости. На Канчалане он не бывал, но дорогу на Танюрер, как будто бы, знал. Договорились о цене. Игы намеревался подкочевать к лагерю дня через два, когда отряд остановится вблизи табуна колхоза.

В дальнейший путь пошли по реке Осиновой. Ехавший впереди проводник вдруг остановился, круто повернул оленей к берегу и испуганно закричал:

— Миммель (вода)!

Взобрались на холм и, оглянувшись назад, увидели, как по льду реки несся бурный поток воды от растаявших в горах наледей. Было и радостно и страшно смотреть на веселые, говорливые струйки. Радостно. — потому что люди привыкли всегда встречать весну и солнце улыбкой, страх же основывался на возмояшости застрять где-нибудь поблизости и остаться на вторую зимовку.

В том месте, где долина реки Осиновой сузилась до 5 километров, ее перегородила большая морена. На ней и был разбит последний лагерь в бассейне реки Белой. Отсюда в один из погожих дней на севере увидели белые, похожие на облачка, далекие вершины Анадырского хребта. Партия должна была повернуть на восток, перевалить на низменную часть Пекульнея, называемую чукчами Бараньими горами, и выйти в долину Танюрера.

Пока Гаврилыч с помощью радиста определял астрономический пункт, подкочевал со своей семьей Игы. Старшая дочь Игы, Вильгичейнэ, была веселая, живая девушка, сразу лее очаровавшая всех своим нравом, любознательностью и готовностью помочь каждому. Она впервые сталкивалась с русскими и с их бытом. Совсем настоящая «дикарочка». Что ни скажешь — спешит повторить и запомнить незнакомые слова, а после просит Рентыургина объяснить их значение. Игы оказался вспыльчивым, ворчливым и ленивым человеком, но зато Вильгичейнэ работала за двоих.

Недалеко от астропункта в реку Осиновую впадала небольшая речка. По ее островам разросся тополевый лес. Чем дальше к северу, тем приречный кустарник становился ниже и беднее. На земле лежали поваленные стволы деревьев в два обхвата толщиной.

дочь пастуха Иги

Вильгичейнэ

Пройдя мимо рощицы, отряд поднялся метров на 300 над уровнем долины и попал словно в Швейцарию. Перед гла зами, среди крутобоких гор, лежало длинное узкое озеро с ровной, как зеркало, поверхностью.

Гаврилыч долго стоял на месте.

— Бывал я на Кавказе, а такой красоты еще не видывал!

Все притихли, — будто вошли незваными гостями в строгую лабораторию, где каждой мелочи отведено свое место и где нельзя шутить и громко говорить. Было торжественно и изумительно тихо.