Владимир Арсеньев - Жизнь и приключение в тайге

Между тем в природе творилось что-то неладное. Одни тучи шли с юго-востока, другие с северо-востока, ветер налетал то с юга, то с востока, то со стороны совершенно противоположной. Скоро дождь и туман густой завесой покрыли и лес, и горы. В нескольких шагах нельзя было рассмотреть человека. Море тоже не видно, только белая пена прибрежных бурунов и сильный шум прибоя выдавали его присутствие. Порывистый ветер с северо-востока начал дуть с большой силой. Шел тайфун. Цепляясь за кусты, за траву, держась за выступы камней и корни деревьев, мы с трудом спустились с берегового обрыва к морю. Редко кому в такую пору удается видеть морской прибой у берега.

Величественная картина — грозный вид! Одна за другой с белыми гребнями огромные волны с ревом налетают на берег, заливают всю полосу прибоя, снова скатываются назад и в отступательном течении своем с рокотом увлекают булыжник. Новая волна, встреченная отливным течением предыдущей, сразу вспенивается, как кипяток в котле, вновь бросается на берег и вновь разбивается о камни. Каким ничтожным, маленьким, беспомощным чувствует себя человек перед такой стихийной силой природы. В такие мгновения в нем нет эгоистического гордого самомнения и самонадеянности, и в голове его в это время не шевельнется мысль назвать себя царем природы! В такую погоду быстро темнеет. Пока светло, надо натаскать на ночь дров. Тут уже все работают, тут уже нет различия ни в чинах, ни в положении, ни в звании; тут все рабочие, все товарищи!

Если бы в это время посторонний наблюдатель посмотрел бы со стороны на устье реки Мафаца, то он увидел бы такую картину: на морском берегу подальше от воды вытянуты две лодки: повыше у обрыва из весел и жердей наскоро поставлена палатка — на покрышку ее пошли паруса от лодок. Мокрые дрова горят плохо и сильно дымят. Несколько человек стараются наложить побольше дров, чтобы ими прикрыть от дождя горящие внизу уголья: другие окапывают и оправляют палатку, чтобы сбегающая по склону горы вода не заливала бы бивака. Но вот все работы покончены, люди спрятались под спасительные полотнища. Редко кто выйдет из палатки, разве только за водой, чтобы сварить чай или ужин. Собаки и те забились под лодки: они все время лежат свернувшись, согревают себя дыханием, дремлют и не подымают голов.

Ночью в такую погоду становится особенно тоскливо: темнота и буря, дождь и шум прибоя всегда родят в душе человека чувство жуткое. «Хорошо, что мы не в море! — говорили стрелки между собой. — Худо теперь тому, кого непогода эта застала в дороге!» И как бы ответом на эти слова людей с моря донесся протяжный свисток парохода. Люди вышли из палатки и, повернув головы, приоткрыв рот и насторожив слух, стали всматриваться в темную ночь. Снова донесся свисток. Донесся и замер… Вероятно, какое-нибудь судно искало входа в Императорскую Гавань и, опасаясь темноты и столкновения с другим встречным судном, подавало эти сигналы время от времени; а может быть, люди на пароходе заметили наш огонь, подали свистки и пошли мимо.

«Хорошо, что мы не в море» — снова говорили стрелки между собой.

К ночи ветер (немного стих, но дождь пошел с удвоенной силой. Речка Мафаца превратилась в бурный многоводный поток. Холодно, сыро… Зато как хорошо спится в такую погоду, особенно если знаешь, что палатка не промокнет. Дождевые капли часто барабанят в туго натянутое, намокшее полотнище и всегда действуют гипнотически: сон быстро смежает веки и, завернувшись поплотнее в одеяло, ложишься на бок и засыпаешь как убитый. На другой день дождь немного стих, но ветер опять задул с северо-востока. По морю ходили беляки.

На грех мы забыли в Императорской Гавани походную аптечку с перевязочными материалами и банку с формалином, столь необходимую для коллектирования. Приходилось или возвращаться за ними прежней тропой, или ехать морем на лодке. В последнем случае приходилось выжидать, когда утихнет погода и море успокоится; если же итти обратно — придется потерять несколько суток. Выручить нас взялся Карпушка. Он решил ехать морем немедленно, не взирая на ветер и волнение. Вместе с ним поехал и унтер-офицер Вихров.

Явился вопрос, как спустить лодку, как отойти от берега, не быв залитым прибойными волнами? Приготовления его для этого были просты и оригинальны. Он собирал большие камни весом около пуда, но не окатанные и круглые, а угловатые, неровные, рубил деревья и сносил их к лодкам. Скоро все разъяснилось; дело в том, что пустая лодка первой же волной непременно будет или перевернута вверх дном, если рискнет отойти от берега во время прибоя, или же будет выброшена на камни и разбита в щепки. Необходимо ее сначала загрузить с тем, чтобы придать ей положение более устойчивое и с тем, чтобы по выходе в море груз этот немедленно выбросить за борт. Карпуша уложил в лодку камни, приготовил вальки, посадил орочей на места к веслам, а сам остался на берегу и долго пристально смотрел на воду. Выждав момент, когда самый большой вал с ревом и с пеной разлился на прибрежной гальке и вслед за ним наступило временное затишье, он вдруг сразу ослабил канат и толкнул лодку. Вследствие свой тяжести она быстро покатилась по валькам к воде. Тревожные ожидания… Лодка вошла уже в воду и несколько отделилась от берега, привычные гребцы орочи налегли уже на весла. В этот момент, с ловкостью кошки, Карпушка прыгнул на корму ее. Нашла очередная волна и высоко подбросила вверх утлую «аккэна». Был момент, когда лодка находилась под углом в 40°. Ничего! Руль был в умелых, опытных руках. Несмотря на сильный толчок, Карпушка устоял на ногах (орочи правят кормовым веслом стоя, особенно во время свежей погоды). Ветер трепал его длинные волосы, брызги и пена заливали ему лицо, а он как будто и не замечает этого. Он весело махнул нам рукой на прощанье и что-то стал говорить с гребцами. Один из орочей начал выбрасывать из лодки камни. Вслед за первой волной прошла вторая, за нею третья, и пошла легкая лодка, словно утка в море, нырять от одного гребня к другому. С берега хорошо было видно, как лодка и Карпушка, и гребцы его то высоко вздымались кверху, то совсем пропадали в выемках между волнами. Лодка все удалялась, она становилась все меньше и меньше, а Карпушка все еще стоял на руле.