– Вы только мэсоб 12случайно не съешьте, – предостерег он, взглянув на наше обжорство.
– Не будем. Оставим мэсоб на ужин.
– Для ужина он вам не понадобится, ужинать будем у Зелалема.
– У того, который в Лондоне жил?
– Угу. Давайте, кстати, обсудим план действий. Вам ведь город показать надо. Я этого сделать, к сожалению, не смогу: работа. Но есть человек, который сможет. Зовут его Ато Айелу. Мы с ним в одну церковь ходим. Интересный мужик, свидетель нескольких эпох. При старом режиме, до коммунистов, он чуть ли не в дворцовой гвардии служил. При Дерге 13учительствовал где-то в сельской школе. Потом вышел на пенсию, а недавно ни с того ни с сего женился. Молодая жена, затраты, сами понимаете. Так что теперь он подрабатывает частным гидом. Берет недорого. Если дадите ему двести быров 14, он будет доволен. Уверяю, оно того стоит. Ходячая энциклопедия. Только имейте в виду: в его присутствии ни в коем случае нельзя говорить ничего плохого об императоре Хайле Селассие. Айелу его боготворит. Если б я не знал, что он – протестант, решил бы, что он – растаман.
– Протестант? – удивился я. – Мне казалось, в Эфиопии все христиане – монофизиты…
– Не все, – Уорку назидательно поднял указательный палец. – Большинство, но не все. Я-то ведь тоже протестант. На тоуахдо я, прости за каламбур, поставил крест много лет назад. Отдельный разговор. Короче, вы все поняли, да? Никакой критики в адрес Хайле Селассие. Только восторженные междометия.
– Я так понимаю, ты этих восторгов не разделяешь?
– Просто я не считаю его героем без страха и упрека. Хайле Селассие очень долго правил и постепенно перестал владеть ситуацией. Ему надо было уйти еще в шестидесятом, когда взбунтовались гвардейцы и студенты. А он стал цепляться за власть, как клещ за солдатское одеяло. Вот и поплатился. Что произошло в начале семидесятых, ты и сам наверняка знаешь.
– Напомни.
– Ну как, была засуха в Уолло, недород, страшный голод, в общей сложности двести тысяч погибло. Люди обращались с просьбами о помощи, а когда устали ждать ответа, собрали манатки и сами отправились в Аддис. Тысячи беженцев! Хайле Селассие, который к тому моменту давно уже впал в старческий маразм, стал паниковать, потому что через несколько месяцев в Аддисе должен был состояться международный саммит и ему не хотелось, чтобы весь мир увидел, что по городу бродят толпы дистрофиков. Он и сам факт того, что в Эфиопии голод, пытался скрыть. Все, что оставалось в закромах с урожайных лет, отправлял на экспорт, чтобы создать иллюзию изобилия. От гуманитарной помощи отказывался, уверял, что всё под контролем. Короче, когда прибыли беженцы, он не придумал ничего лучшего, чем приказать армии силой вернуть их в Уолло. Так что поделом ему.
– Но разве те, кто пришел после него, не были еще хуже?
– А я и не говорю, что Дерг был лучше. Понятно, что Менгисту Хайле Мариам был палачом почище Сталина и Пол Пота. Но моя родня пострадала в первую очередь не от коммунистов, а от Хайле Селассие. У меня в Уолло половина семьи перемерла. И вообще странно работает наша историческая память. Мы не забыли про зверства итальянцев во время оккупации, хотя это было почти восемьдесят лет назад, и никто из моих знакомых, которых передергивает, когда они слышат итальянскую речь, тогда еще не родился. Но все почему-то забыли про Уолло и готовы провозгласить Хайле Селассие святым мучеником.
Уорку все больше распалялся, хотя ни я, ни Прашант практически ничего не знали о предмете дискуссии и, следовательно, не могли возразить или согласиться. Возможно, его монолог был продолжением какого-то недавнего спора с Айелу. А может быть, это – не единичный спор, а постоянная тема их разговоров. Унаследованные истины, несправедливая избирательность исторической памяти. Революция, о которой до сих пор спорят бывший лейб-гвардеец его величества и потомок крестьян Уолло, произошла почти полвека назад. Уорку приходится этой революции не сыном, а внуком. Но говорит так, как будто сам был если не участником, то уж точно очевидцем. Странная штука эта «историческая память». События не стираются из нее так, как они стираются из памяти личной. Расстояние между мной и тем, что было до меня, с детства остается неизменным. Где-то на подсознательном уровне мне всегда будет казаться, что Великая отечественная война закончилась всего три-четыре десятилетия назад, а под «прошлым веком» подразумевается девятнадцатый. Пренатальная память, невидимый источник. Как ни эффектна «питейная» метафора Динау Менгесту, она, разумеется, неверна: ведь реки не вытекают из моря, а, наоборот, впадают в него, как в беспамятство. Как и другие реки, эта питается грунтовыми водами, дождевыми ручьями. И, уж если на то пошло, можно сказать, что детство – сезон дождей, и собранной влаги хватает на всю продолжительность памяти, даже когда эта река берет начало в самом засушливом из регионов.
Читать дальше