Владимир Санин - Одержимый

– Ванчурин пообещал дня два штиля, – обнадежил я. – Корсаков огорчился, обледенения-то не будет, а Федя тут же отреагировал в своей манере: «Ай-ай, как не повезло, Виктор Сергеич, снова солнышко! Что ж, придется героически загорать».

– Федю можно понять, – сказал Баландин, – ему-то обледенение ни к чему: орден не дадут, зарплаты не прибавят, одна морока и острые ощущения, в каковых ни он, ни его товарищи абсолютно не нуждаются. Со своей колокольни ему открывается именно такая правда. А между тем колокольня на судне одна: капитанский мостик. Обзор оттуда наилучший, и решения принимаются только там.

– Иной раз мучительные, – припомнил я. – «Морально-этический вопрос», как говорил Чернышев: имеет ли право капитан во имя науки рисковать жизнью находящихся на борту людей? Даже если каждый дал подписку о том, что идет в экспедицию добровольно. Щепетильная ситуация, Илья Михалыч?

– Пожалуй. – Баландин задумался. – Мне это как-то в голову не приходило… Прививку, о которой он рассказывал, делал-то себе один человек, один – и себе… Ну а вы что скажете?

– Запутался, – признался я. – Нет у меня еще позиции, что ли. Да и в отличие от Феди не имею я на нее права – нейтральный пассажир…

Баландин покачал головой.

– Нет у нас здесь башни из слоновой кости, друг мой. Нейтральность предполагает другую судьбу, а она может быть для нас лишь одна, общая. Вы меня крайне заинтересовали. Не секрет, что вам говорил тогда капитан?

– Для вас – нет… То ли он проверял, на мне свои ощущения, то ли просто прощупывал пассажира… Я сказал тогда, что знаю, на что иду, и этим выразил полное свое согласие с его решением штормовать…

Баландин одобрительно кивнул.

– … а он, абсолютно для меня неожиданно… попробую припомнить дословно, смысл, во всяком случае: «Мы ведь не на войне, тебе хорошо – бобыль, пустоцвет, а Лыкова шесть человек ждут на берегу». Вот вам и «капитанская колокольня»…

– Когда был разговор? – живо спросил Баландин. – До или после шторма?

– В самом начале.

– И все-таки он пошел на риск! – возбужденно воскликнул Баландин. – Прививку – себе, вам, Никите, всем! – Он вновь задумался, закурил, забыв, что мы уже давно повесили табличку: «За курение – под суд!» – Да, ситуация щепетильная, я бы сказал, даже очень…

В дверь постучали.

– Вот вы здесь сидите и ничего не знаете! – Птаха просунул голову в каюту. – Давно в цирке не были? Мы рванулись наверх. По дороге Птаха сообщил, что капитан порта попросил Чернышева расчистить ото льда бухту, а это зрелище получше всякого цирка, потому что туда пускают по билетам, а здесь бесплатно.

Не очень, пока что, понимая, мы выбрались на бак, откуда доносился сочный смех Корсакова. Никита стрекотал кинокамерой, а по бухте, усиленный динамиком, гремел голос Лыкова:

– Ни уклейки вам, ребята, ни хвоста!

Разобравшись, в чем дело, мы стали свидетелями редкостного спектакля. На залитом утренним солнцем льду бухты мирно пристроились у лунок человек двести любителей-рыболовов.

– … все наши, но одно дело – тралом в море, а другое – на удочку, – комментировал Птаха. – Клюет здесь трам-тарарам, не успеваешь вытаскивать!

Дав предупредительный гудок, «Семен Дежнев» начал разгонять лед.

– … его сейчас нужно ломать, пока он слабый, – продолжал Птаха. – Топай, топай, кореш!

Лед расползался. На баке стоял хохот: сбежавшиеся «на цирк» матросы подавали советы отчаянно сквернословящим любителям рыбалки. Одни грозили судну кулаками, другие с проклятиями подхватывали деревянные чемоданчики и бежали к краю бухты, а третьи, сидя к нам спиной, мужественно не обращали на приближающееся судно внимания до тех пор, пока лед не начинал плясать под их ногами. Один из них, самый упорный, демонстративно вытащил из кармана клок ваты и сунул в уши.

«Семен Дежнев», который и так шел на самом малом, остановился в нескольких метрах. На крыло мостика из рулевой рубки выскочил Чернышев и проорал в мегафон, образно именуемый «матюгальником»:

– Птаха, спусти шторм-трап и прочисть этому барану уши!

– Как бы не так, – ухмыльнулся Птаха. – Для тебя он, может, и баран, а для нас, вознесенских, Сан Саныч, директор ресторана. Филя, доложи Архипычу, пусть сворачивает.

Выслушав донесение Воротилина, Чернышев что-то ему сказал, спустился с крыла на палубу и торжественно прохромал на бак.

– Сан Саныч! – приторно вежливым, даже елейным голоском обратился он к застывшему над удочкой рыболову. – Как клюет?