Владимир Санин - Кому улыбается океан

– Ты чего разошелся? – урезонивает капитан

Гришу.

– Как чего разошелся? – ноет Гриша. – Твой первый помощник повсюду ходит и агитировает людей не курить! А у меня план, понимаешь? Мне продавать надо. Пять человек сегодня не курит, кто покупать будет? Кто за товарный остаток отвечать будет?

– Тбилисское «Динамо» опять проиграло, – глядя в потолок, говорит Александр Евгеньевич.

– Ты мне «Динамой» зуб не заговаривай, – шумит Арвеладзе. – Видал, как Котрикадзе стоит? Нет, скажи, видал? Как гвоздь стоит!

– Сплошная дыра, – пуская кольца, роняет Александр Евгеньевич.

– Котрикадзе – дыра? – ужасно обижается Гриша. – Тогда твой Банников… Твой Банников…

Гриша от возмущения просто не находит слов. Он уже забыл, что первый помощник портит ему людей и срывает план, он видит теперь в Сорокине человека, который усомнился в Котрикадзе – величайшем вратаре мира.

– Твой Банников, – находится Гриша, – тоже дыра!

И, бросив торжествующий взгляд на закашлявшего Сорокина, начпрод победителем выходит из каюты.

Гриша бесконечно предан идеалам судовой торговли, хотя мне думается, что если бы он завел собственное дело, то неминуемо обанкротился. Когда под рукой нет заборной книги, Гриша всем верит в долг. В судовой лавке каждый может взять в сумку сигареты, конфеты, пасту, фотопленку, и Гриша записывает количество товаров со слов покупателя. Несмотря на педантичную, точно по инструкции выдачу соков и сухого вина, Гришу на «Канопусе» любят и относятся к нему доброжелательно. Этому способствуют и его смешная речь, и энергичная жестикуляция – Гришины руки говорят не хуже, чем его язык.

В каюту входит Пантелеич. Его лицо равнодушно и бесстрастно, но что-то в Пантелеиче сейчас есть такое, что заставляет меня насторожиться. Я убежден, что готовится какой-то подвох.

– За шахматы уселись? – домашним голосом говорит Пантелеич. – Ну, ну… Шахматы – они, конечно, интереснее…

Пантелеич поворачивается и медленно движется к двери. Затылок его напряжен.

– Интереснее, чем что? – спрашиваю я.

– А, пустяки. – Пантелеич пренебрежительно отмахивается. – Не сравнить с шахматами. Ну играйте…

Движение к двери продолжается.

– Но что же все-таки? – допытываюсь я.

– Да так, – нехотя выдавливает Пантелеич, – говорить не о чем. Киты…

Я пулей выскакиваю из каюты в рулевую рубку. Кто-то подает мне бинокль, и я, даже забыв поблагодарить, шарю по горизонту. Никаких китов. Ну, если это розыгрыш – берегись, Пантелеич!

– Кит! – раздается идущий из самых глубин души вопль доктора. – Я вижу настоящего кита! Я вижу двух китов! Трех! Ух!

Я чуть не плачу от досады. Вдруг сердце екает: вдали, в миле от нас, из океана вырывается фонтанчик. Один, другой… Киты! Да здесь их целое стадо!

Не отрываясь от бинокля, жму Пантелеичу руку. Он смеется и направляет «Канопус» в сторону фонтанов. Я вижу, как из воды высовываются огромные туши, и не верю своим глазам. Шутка ли сказать – киты! Ловлю себя на том, что начинаю впадать в детство. В голову назойливо лезут знаменитые стихи:

«Папа спит, папа храпит, а из-под подушки вылезает кит и говорит: „Папа спит, папа храпит“.

Мы с Витей возбужденно считаем фонтанчики, сбиваемся, снова считаем. Их не меньше двадцати пяти – тридцати. Видавший виды Слава Кирсанов, который несколько недель проходил практику в Атлантике, на глазок взвешивает китов и определяет их размеры.

– Разве это настоящие киты? – пренебрежительно говорит он. – Лилипуты какие-то, метров по двенадцать—пятнадцать, не больше. Эх, пушку бы нам гарпунную! За день квартальный план бы выполнили!

Я молчу и думаю про себя, какое это большое счастье, что у нас нет гарпунной пушки, что мы не китобои. Я сознаю, что это глупо, но избиение огромных, мирных и беззащитных животных, наверное, невыносимо жестокое зрелище. Мне жаль китов, их становится все меньше и меньше, и скоро они совсем исчезнут, как исчезли зубры и бизоны, бездумно и беспощадно перебитые людьми. Рыба – другое дело, она существо низшего порядка. И запасы рыбы неисчерпаемы – с точки зрения сегодняшних масштабов добычи. Но когда я читаю или слышу рассказы о добыче китов, мне становится не по себе. Знаю, что это нужно, что киты ценное сырье и прочее, и все-таки не могу заставить себя относиться к ним только утилитарно. Слоны тоже считались ценным сырьем, и били их когда-то, как бьют сегодня китов, но люди вовремя опомнились, осознав, что будущие поколения не простят уничтожения этих добродушных гигантов. Согласитесь, что смотреть, разинув от удивления рот, на живого слона куда приятнее, чем на его чучело в музее. Я совсем не хочу бросить тень на китобоев – это отважные люди, делающие свое дело. И все-таки надеюсь, что настанет время, когда люди оставят китов в покое, и бывшие китобойные суда выйдут в море, вооруженными тралами, а не гарпунными пушками.