Владимир Санин - Точка возврата

Когда бы ни приходил сюда Пашков, при виде этих, быть может, самых одиноких могил на земле у него сжималось сердце. Выхваченные из ночи фарами вездеходов, стелы казались случайными на пустынном, закованном в лед островке; сейчас, думал Пашков, мы уйдем, и они вновь останутся одни на долгие месяцы, в полярную ночь не только люди, но и медведи редко навещают этот безжизненный уголок, только арктические ветры гуляют здесь, лютые ветры, которые не в силах потревожить покой усопших…

Отдавшись печали, Пашков постоял у могил, на прощанье смахнул снег с мемориальных досок и направился к вездеходу. Втихомолку и он присмотрел здесь себе местечко, хотя от души надеялся, что стела с его именем появится не скоро. Здесь – потому, что из Арктики он уходить не собирался. Природа одарила его железным здоровьем, за наукой он, самоучка, хотя и не без труда, но поспевал, станция считалась образцовой, и насчет пенсии ему никто не намекал. Да и Клава к свои пятьдесят семь лет на здоровье не жаловалась и могла дать фору любому из нынешних радистов. Правда, их дети, как и зубавинские, изредка писали, что пора бы угомониться и бросить якорь на материке, но делали это больше для приличия, ибо высоко ценили щедрые вклады стариков в свои семейные бюджеты. Так что всем было хорошо – и начальству, и родителям, и детям.

Вездеходы спустились на припай. Впереди – пятьдесят километров пути.

С нелегким сердцем Пашков решился на этот поход.

К островам он ходил не раз, но только в ясную звездную ночь, когда в трескучие морозы затихали пурги и лед приобретал прочность бетона. Тогда снаряжал он два вездехода и в считанные часы прокладывал трассу. На всеми забытых, пока что не нужных людям островах песцы были непуганые, и за удачный сезон их добывали по две-три сотни – дополнительный и немалый заработок, за любимый женщинами мех платили хорошие деньги, которые по справедливости делились на всех зимовщиков поровну.

Но идти к островам в конце октября…

Хуже всего было то, что лед в проливе еще не набрал надежной толщины. Тридцать сантиметров – это считалось неплохо, ну, в крайнем случае, двадцать пять, а промеры показали, что там, где проходило подводное течение, лед не достигал и двадцати сантиметров. Для шестиколесных вездеходов с их весом в три с половиной тонны этого было слишком мало: лед под ними прогибался дугой, за гусеницами возникала паутина трещинок… Вот хотя бы недели через две – другое дело, к этому времени лед обычно нарастал. Чаще всего трассу через проливы так и прокладывали – к середине ноября, и то шли с оглядкой, обязательно и непременно по вехам.

Пашков похвалил себя за то, что еще вчера велел разметить первые километры, и не какими-нибудь палками и шестами, а бочками. Лучше бочек ориентиров и придумать невозможно, они округленные, и их не так заносит, как любые другие предметы. К тому же и ставить их значительно легче, не надо вкапывать: сбросил, поставил на попа – вот тебе и готовый ориентир. А бочки в Арктике несчитанные, на каждой станции сотни, невыгодно их, порожние, самолетами вывозить, да и корабли в навигацию неохотно забирают, так что материал даровой, под ногами валяется. Так всю зиму бочки и простоят, до лета, пока под ними лед не начнет вытаивать. А деревянная веха покрывается инеем, обледеневает, сильным ветром ее может поломать, да и видна она издали не так отчетливо, как бочка, особенно с наступлением ночи.

Шли по вчерашней колее от бочки к бочке, и за эту часть пути Пашков был спокоен. И вел вездеход не кто-нибудь, а известный в Арктике, несмотря на свою молодость, водитель Коля Кузьмичев, по прозвищу Кузя, прославившийся своей необыкновенной удачливостью. Выучил Кузю, тогда еще демобилизованного несмышленыша, сам Белухин, а лишь бы кого в ученики он не брал: долго присматривался, определял, имеется ли у человека любовь к железу, прокатывал на всех режимах и лишь потом посвящал в свои тайны. Полярный механик – мастер на все руки, он должен уметь делать все: и дизель отремонтировать, и перебрать по косточкам вездеход, и нужную деталь выточить, и многое другое, что без него на станции никто не сделает. Был Кузя умен, весел и нахален, разыгрывал всех подряд, невзирая на чины, но репутацией своей дорожил чрезвычайно и на трассе преображался, лучшего напарника и не надо.

Второй вездеход вел тоже классный и известный водитель, но известность эта была другого рода. В Арктике новости распространяются с быстротой радиоволн, и Семен Крутов, молчун и флегматик, несколько лет назад прославился своим разговором с женщиной-бухгалтером, которую прислали летом ревизовать хозяйство станции. Сначала она очень боялась одичавших мужчин и запиралась в своей комнате, а потом, убедившись, что никто на ее честь не посягает, опросила Семена: «Как же вы здесь обходитесь без женщин?» Семен совершенно искренне удивился: «А нам не надо, сами стираем, у нас есть стиральная машина». Вся Арктика взвыла в один голос, а когда в прошлом году Семен женился, на станцию полетели запросы, какая у него жена, с центрифугой или другой марки. Шутки до Семена доходили с трудом, но был он чудовищно силен, и остряки шутили, на всякий случай оставляя дверь открытой.