Кирилл Партыка - Аваллон

Однако, с момента своего пробуждения в снегу Рязанцев чувствовал, что голова его в порядке – ни болей, ни прочих неприятных фокусов, донимавших прежде. Походило на то, что он теперь совершенно здоров. Он мысленно поплевал через плечо – не сглазить бы! Ведь жил столько лет с этой гадостью! Что за опухоль, так толком и не определили. А опухоли, случается, исчезают сами собой – статистика! Может, и эта рассосалась – стресс дал пинка иммунной системе.

Но путанные обрывки каких-то смутных картин и образов, мелькавшие в памяти, не давали покоя. Рязанцеву казалось, что весь их разговор с участковым – полная и беспросветная чушь. Никто его не похищал, нигде не прятал и ничем не обкалывал. И, уж тем более, не могло быть никакого преступного сговора. А было что-то совсем иное, странное, почти фантастическое, но, если вспомнить, все расставляющее по своим местам. Надо только сложить разлетевшиеся осколки мозаики.

Мозаика не складывалась.

Щемило в груди от ощущения какой-то роковой, невозвратимой потери. Чувство это не было связано с гибелью Павлова, о которой Рязанцев вспоминал отстраненно, с необъяснимым безучастием. Ему казалось, что он утратил что-то гораздо более важное и значимое, такое, что должно было преобразить всю его жизнь, но теперь уже никогда не преобразит.

Рязанцев уставился на деревянную пепельницу, вырезанную местными умельцами в виде необъятного древесного комля с выдолбленной сердцевиной, который обхватил передними лапами медведь, выглядящий в таком соседстве пигмеем. Рязанцеву отчего-то казалось: если долго и пристально смотреть на предмет, сконцентрировав волю, может открыться позабытая разгадка тайны.

Но ничего не изменилось. Там, где остались два выпавших из жизни месяца, его усилия, возможно, и помогли бы справиться с забвением. Но посреди унылой обыденности, под монотонный бубнеж участкового и однообразное кружение снега за окном, забвение лежало неподъемной каменной глыбой, похоронившей тайну навечно.

В какое-то мгновение, когда глаза уже начали слезиться, Рязанцеву почудилось, что пепельница едва заметно дрогнула, но это, конечно, не могло быть ничем, кроме обмана зрения.

Тренькнул телефон. Участковый снял трубку.

– Слушаю… Понял… Так точно…

И сообщил Рязанцеву:

– Поедем в Приреченск. В газету вашу следователь еще вчера позвонил, что вы объявились. Вам адвоката прислали. Так что пора в прокуратуру. – И, покосившись в окно на усилившийся снегопад, добавил: – Не застрять бы только по дороге.

Рязанцев откинулся на спинку стула. Вот и защита тут как тут! Не подвел Курдюмов, несмотря ни на что, не оставил в беде. Нормальный мужик, зря собачились. Но о какой беде, в сущности, речь?! От чего защищаться? В чем его можно обвинить?! Или здешние прокуроры не далеко ушли от сельского околоточного, одичавшего в лесной глуши?! Уездное следствие тоже плохо представляет, с кем связалось?

«Ну, ребята, – усмехнулся про себя Рязанцев, – побеседуем. О-очень предметно побеседуем. Кого, интересно, прислали? Не дурня ли, что чуть не проиграл иск по материалу о коррупции? Ладно, разберемся. Не на того вы, ребята, нарвались. Я вам покажу! Я вам всем еще покажу…»