Дэвид Прайс: Открыто. Как мы будем жить, работать и учиться

В-третьих, идеи, стоявшие за этими новыми социально-политическими движениями, стало возможным пропагандировать с возникновением прорывных, стимулирующих технологий. В середине XIX века появилась популярная пресса – ежедневные европейские газеты: в этот период были основаны французская Figaro, итальянская Corriere della Sera, немецкая Frankfurter Allgemeine Zeitung. Все больше грамотных состоятельных европейцев могли с беспрецедентной доселе скоростью узнавать о протестах и восстаниях.

В 2011 году прорывные технологии были уже цифровыми, впереди СМИ и полиции шли социальные сети и гражданская журналистика, выигрывавшие за счет скорости и оперативности. Прежде чем мэр Блумберг приказал очистить нью-йоркский Зукотти-парк от протестующих из «Захвати», он выгнал оттуда журналистов, попытавшись создать блокаду прессы. Однако я вместе с 700 тысячами зрителей наблюдал зачистку парка в прямом эфире благодаря репортажу Тима Пула на Upstream, который он вел со своего смартфона. В Лондоне протестующие смогли обхитрить полицейские отряды при помощи частной системы обмена сообщениями Blackberry, а арабские восстания были замечательно задокументированы в Twitter и YouTube: в 2011 году самым популярным тегом в Twitter был «#egypt».

Таким образом, рассмотрев сочетание факторов, сыгравших ключевую роль в конце XIX века: демографическую принадлежность, присутствие высших целей, появление мощных информационных технологий и оживленную контркультуру, – мы не должны были особенно удивиться событиям 2011 года.

Повсюду от Тоттенхэма до Туниса и от Сан-Франциско до Сантандера молодые люди чувствуют себя униженными. Они делали то, что им говорили, трудились в поте лица, получили дипломы и все же, отнюдь не по своей вине, сейчас имеют не слишком высокие шансы достичь того же уровня благосостояния, что их родители.

Если, теряя свое будущее, молодежь злится, то все остальные переживают разочарование. К шоку от последствий глобального финансового кризиса добавляется осознание того, что глобализация – это не просто экономическая теория. Она требует своих издержек и человеческих жертв – и, похоже, мы ничего не можем с этим поделать. Действия правительств перекрываются стратегиями транснациональных корпораций.

Когда президент Обама попросил о встрече со Стивом Джобсом, покойным основателем Apple, прежде всего он спросил: «Сколько будет стоить производство айфона в США, а не за океаном?» Джобс с присущей ему прямотой ответил: «Такие рабочие места никогда не возвращаются». На самом же деле расчеты говорят, что производство айфонов исключительно в США удорожит каждый из них примерно на 65 долларов – не так уж много, и не такое уж немыслимое падение маржи для Apple, если речь идет о том, чтобы вернуть в страну рабочие места.

Впрочем, американские рабочие в ближайшее время не начнут собирать айфоны из-за того, что для удовлетворения мирового спроса необходимы слишком высокая скорость и слишком крупные объемы производства. Когда Apple оценивала мировой спрос на айфоны, получилось, что почти девять тысяч инженеров понадобятся только для того, чтобы следить, как производство удовлетворяет спрос. Аналитики сообщили, что нанять такое количество инженеров в США можно будет за девять месяцев; в Китае на это ушло 15 дней. Именно такие истории заставляют консервативные американские газеты публиковать карикатуры о том, как азиаты «едят обед» с подносов патриотичных, но несколько заторможенных американских граждан.

Если бы Apple выбрала вместо Китая Индию, издержки оказались бы несколько выше, но найти нужное количество подходящих по уровню квалификации инженеров было бы так же просто. Если Китай – крупнейшее в мире производство, то Индия занимает первое место в индустрии, которая представляет собой крупнейшую угрозу обеспеченным родителям из западного полушария, стремящимся к тому, чтобы их дети получили университетское образование, – индустрии знаний.

Так вот, о знании. Весь смысл революции в образовании состоит, разумеется, в получении и применении знаний с тем, чтобы оставаться экономически конкурентоспособным. Однако и здесь мы исходим из неверных предпосылок. Одна из причин, по которым мы дошли до нынешнего состояния, – наша неспособность предусмотреть, что по мере того, как социальная ценность знаний будет стремительно возрастать (мы увидим это в последующих главах), их экономическая ценность будет так же стремительно падать.