Марк Мазовер - Власть над миром. История идеи

Многим другим мыслителям революционной эры эти утверждения уже казались устаревшими. Вере Канта в разум они противопоставляли важность чувств и ощущений, предпочитая идею европейского единства и натужный патриотизм. Англоирландский парламентарий Эдмунд Берк обвинял Французскую революцию за «жестокое разрушение европейского сообщества», основывавшегося, по его мнению, не на разуме, а скорее на чувстве преданности, которое старинные институты монархии и церкви вызывали у своих верных подданных и последователей. Революция, по его словам, стала «схизмой для всего человечества»; уклад, привычка и чувство – основной строительный материал социальной жизни – оказались под угрозой из-за этого взрыва варварских страстей. Критика революции в варианте Берка превращалась не в напоминание о системе независимых суверенов с якобы присущим ей балансом и стабильностью, а в вымышленный, но оттого не менее привлекательный романтический образ сообщества европейских стран, объединенных общими чувствами и стремлениями. Молодой германский мистик Новалис развил эту идею еще дальше. В тексте, написанном в 1799 г., он утверждал, что Европа нуждается в возрождении древней этики, когда она считалась «одним миролюбивым обществом», когда « один общий интерес объединял даже самые далекие провинции этой огромной духовной империи». По мнению Новалиса, Европа должна была отвернуться от философии и Просвещения, вернуться в Средневековье, к поэзии и духовности, к «более точному знанию религии». Языком, полным мистики и аллюзий, он утверждал, что попытки установления мира интеллектуальным путем обречены на провал. «Невозможно, чтобы мировые державы пришли к равновесию между собой. Всеобщий мир – это лишь иллюзия, только временное затишье. С точки зрения правительств, да и по всеобщему мнению, единство недостижимо». У Новалиса и революционеры, и их оппоненты «имеют важные и необходимые требования и должны их отстаивать, движимые духом мира и человечества». Примирить их может только вера. «Где же та старая добрая вера во власть Бога на земле, который единственный может даровать спасение?»

Человек, впервые использовавший термин «интернациональный», английский философ Джереми Бентам, не был склонен к подобным отсылкам в прошлое, упору на веру, Бога и христианство. Неудивительно для политика, ставшего почетным членом Французской Национальной Ассамблеи на рассвете террора, Бентам не поддерживал консерватизма Берка и антиреволюционной сентиментальности и уж точно не сводил общемировые проблемы к вопросу европейского единства. В процессе перехода от поддержки революции в ее ранние годы к резкой критике ее произвола он сформировал философию административной рациональности – одновременно радикальной и антиреволюционной, – оказавшей огромное влияние на следующие несколько десятилетий [11] Burns J. T. Bentham and the French Revolution, Transactions of the Royal Historical Society, 16 (1966), 95-114. . Бентам выступал за превосходство разума и здравого смысла, за сведение философии и метафизики к вопросам восприятия и количественному анализу. Главное же, он стремился поставить закон на новое и более прочное основание, так как считал его основным фундаментом для управления.

Термин «интернациональный» он придумал, будучи не удовлетворен идеями одного из своих оксфордских профессоров, знаменитого британского юриста Уильяма Блэкстона, чьи « Комментарии к английским законам » стали стандартной работой, которая, по словам историка, придавала общему праву «хотя бы видимость респектабельности» [12] Miles A. Blackstone and his American legacy, Australia and New Zealand Journal of Law and Education (2000), 57. . Бентам мало занимался общим правом, которое считал несистематизированной путаницей. В неопубликованной рукописи, относящейся примерно к 1775 г., он критиковал Блэкстона за чрезмерную самоуверенность в вопросах «законов наций», как будто тот знал, откуда они происходили. Возможно, из «нашего старого друга», естественного права, к которому Бентам – как Кант – относился разве что чуть лучше, чем к полному отсутствию каких-либо законов. А может, из существующих договоров и дипломатических соглашений, которые также не имели никакого отношения к закону. Именно эта интеллектуальная неудовлетворенность и заставила Бентама в своей влиятельной работе « Введение в основания нравственности и законодательства» использовать термин «интернациональный», познакомив с ним читателя в первый раз.