Реджинальд Пэйджет - Фельдмаршал Манштейн. Военные кампании и суд над ним. 1939—1945

Вопрос: Не могли бы вы отвечать на мои вопросы вместо того, чтобы произносить длинные речи? Я ставлю перед вами вопрос, на который, в ваших же собственных интересах, желательно ответить, а не упражняться в риторике. Вы на полном серьезе утверждаете, будто не знали, что комиссары были солдатами?

Ответ: Я подтверждаю, что этот вопрос по меньшей мере вызывал большие сомнения.

Вопрос: Они сражались, и сражались в военной форме, разве нет?

Ответ: Да, но они не были солдатами: они были политработниками.

Вопрос: А разве не может политработник быть одновременно и солдатом?

Ответ: Конечно может, однако эти люди выполняли политические функции, а не военные.

Вопрос: Да, но разве вы не имели в виду, что международное право попросту то, с чем считается солдат на основе собственного опыта, исходя из понятия солдатской чести? Разве не это вы имели в виду?

Ответ: Нет, я имел в виду не это. Я имел в виду, что юридические нормы в вопросах международного права основываются на практическом опыте воюющего солдата.

Вопрос: И это то, что вы имели в виду, говоря «солдатская честь», не так ли? Это вы подразумевали под понятием «те поступки, которые противоречат чести солдата», разве нет?

Ответ: Честь солдата, по своей сути, понятие независимое; оно не зависит от каких-либо ограничений или пактов между государствами. Я считаю, что каждому солдату известно, что означает воинская честь. Это этическое понятие, а не статья в своде законов.

Вслед за фон Манштейном перед судом предстало множество свидетелей – офицеров его штаба для уточнения ряда вопросов, связанных с документами, – генералов, служивших под началом фельдмаршала, армейских священников и рядовых солдат, поведавших, что на самом деле происходило в Крыму. Помню одного католического священника из Баварии, который сказал мне: «Надеюсь, вы добьетесь успеха. Фельдмаршал не моей веры. Это достойно сожаления, но он хороший человек, очень хороший, пожалуй даже лучший из всех, под чьим началом мне доводилось служить». Наши свидетели произвели бы более глубокое впечатление, если бы не были столь явно преданы фон Манштейну, хотя я сомневаюсь, имело ли это такое уж большое значение, поскольку сам Манштейн был безусловно правдив. У меня почти не оставалось сомнений в том, что суд поверил ему и что вердикт суда основывался на полном признании правдивости его показаний.

Я приступил к своей заключительной речи на 51-й день суда. Утром 52-го дня фон Манштейн попросил меня: «Не дайте сэру Артуру [Коминсу Кэрру] начать свое выступление сегодня. Я не выдержу перспективы выслушивать речь этого человека в свой день рождения». И я закончил свое выступление точно ко времени завершения судебного заседания!

Я вел себя куда менее агрессивно, чем во время вступительной речи. Тогда мне нужно было как-то переломить ситуацию, сложившуюся в результате вступительной речи обвинения, а также всех предыдущих судов над военными преступниками. Сейчас мнение суда несколько изменилось, и я чувствовал, что могу позволить себе быть более сдержанным. Я прошелся по всем обвинениям и назвал суду страницы в переводе, где можно было найти наш ответ по каждому утверждению, и обратил внимание на то, насколько все обнаруженное нами подтверждает наши доказательства. Затем я приступил к нашему основному истолкованию права, состоявшему в следующем: 1) военачальник обязан подчиняться приказам своего правительства, 2) закон о партизанской войне таков, каким он изложен в нашем Наставлении по военно-судебному производству, а не тот, что установлен в Нюрнберге, 3) Гаагская конвенция рассматривалась всеми воюющими сторонами как проистекающая из военной необходимости, однако необходимости войн XIX столетия очень сильно отличались от военной необходимости в XX столетии, 4) русские не участвовали в Гаагской конвенции, следовательно, не признавали международных законов и обычаев, на которых базируется Конвенция, и, таким образом, эти соглашения не могли быть применимы к войне в России.

Сталин провозгласил войну в России «особой [107]войной»; войной, которая не ограничивалась одними лишь армиями. К такой войне Гаагская конвенция не могла быть применена, поскольку конвенция базируется на той идее, что война должна вестись армиями.

Царская Россия участвовала в Гаагской конвенции. В течение пяти лет после революции Россия находилась в стороне от семьи народов и не была никем признана. В 1923 г. состоялись переговоры с целью признания России. Основная проблема состояла в том, что Советы отказались взять на себя ответственность за обязательства царского режима, особенно царских долгов. В конечном итоге Чичерин, советский министр иностранных дел, издал заявление, что СССР пересмотрит все царские обязательства в свете clause rebus sic stantibus (оговорка неизменных обстоятельств, дающая одной договаривающейся стороне или нескольким основание для одностороннего расторжения договора в случае серьезного изменения обстоятельств, которые обусловливали заключение договора и его действие; является не нормой, применяемой в договорной практике государств, а экстраординарным коррективом, используемым в особо исключительных случаях. – Пер. ) и реконструирует те обязательства, которые могут быть приемлемы в новых обстоятельствах, сложившихся в результате революции. Заявление было принято и послужило основой для признания Советов. Затем Советы издали декрет, устанавливавший процедуру реконструкции обязательств. По декрету от 16.02.1925 были реконструированы некоторые положения Гаагских конвенций, в частности те, что касались плавучих госпиталей и ведения боевых действий на море. 4-ю Гаагскую конвенцию о законах и обычаях сухопутной войны они не реконструировали. Я процитировал ведущего советского специалиста в международной политике, Е. А. Коровина (видный советский ученый-международник, доктор юридических наук, профессор, член-корреспондент АН СССР, член Постоянной палаты третейского суда, Международного совета социальных наук при ЮНЕСКО, президиума Международного фонда им. Г. Гроция, Комитета экспертов при МОТ, вице-председатель Советской ассоциации международного права. – Пер. ), который утверждает: «Вышеупомянутые законодательные акты косвенно отрицают обязательность остальных соглашений, касающихся правил ведения войны, подписанных дореволюционной Россией», что и в самом деле выглядит разумным.